А вот Санкт-Петербургским и Новгородским дружинам ополченцев пришлось сразу воевать всерьез. Витгенштейну, прикрывавшему направление на столицу, было некуда деваться: первоначально у него было лишь около 18 тысяч солдат, тогда как шедшие против него Удино и Сен-Сир имели 35-тысячное войско.

Новгородская губерния выставила больше 10 тысяч человек. Правда, имелись обычные для ополчения проблемы с оружием: в губернии нашлось только 112 ружей, да и те разного калибра и вида. Из Петербурга прислали еще три с лишним тысячи ружей. Даже пик не хватало – их нашли всего 225 штук. В массе своей ополченцы были вооружены саблями и топорами. Уже в сентябре 1-я и 2-я бригады Новгородского ополчения прибыли к корпусу Витгенштейна, а 2 ноября в бою при Смолянах новгородцы приняли боевое крещение. Даже при атаке на деморализованные (это все же был уже ноябрь) войска неприятеля ополченцы из-за своего нелепого вооружения и необученности несли большие потери: под Смолянами убито и ранено было больше 300 человек.

Петербургское ополчение (12 тысяч человек) пришло к Витгенштейну 15 октября и уже через три дня приняло участие в боях за Полоцк. Сен-Сир уже уступал Витгенштейну в числе войск (кроме ополченцев, к русскому корпусу подошел из Финляндии 12-тысячный корпус Штейнгеля), но сражение вышло упорное. Только 20 октября русские вошли в покинутый французами город.

Ополченцы тогда еще только привыкали к войне. Рафаил Зотов описывает себя и своих товарищей в бою под Полоцком: «Прискакавший чей-то адъютант приказал полковнику двинуться вперед на подкрепление Воронежскому полку и повел нас против неприятеля. Эта первая попытка была очень неудачна; мы не далеко ушли. Не успели мы пройти и ста сажен, как три батареи, бог весть откуда, начали нас приветствовать с разных сторон и ядрами и картечью! Минут пять шли мы еще вперед с какой-то опьянелостью и бесчувственностью, вдруг, как и от чего не знаю, только весь фронт не выдержал, дрогнул и бросился назад».

Затем однако дружинники оправились, пошли вперед, заняли свое место в линии и начали перестрелку с французами. «Тут я в первый раз услышал музыку Карла XII…», – пишет Зотов (Карл XII, шведский король, впервые попав в сражение, услышал незнакомый звук и спросил, что это. «Это пули свистят, Ваше Величество», – объяснили ему. «Теперь это будет моя любимая музыка!» – сказал король). Большинству тех, кто вместе с Зотовым вступил в этот первый для них всех бой, недолго пришлось наслаждаться этой «музыкой»: через некоторое время находившиеся под командой Зотова застрельщики схватились с кавалерией и все были порублены. Изрубили и Зотова, но из двух десятков ран только одна оказалась более-менее серьезной.

Новгородские и петербургские дружины участвовали в изгнании неприятеля из России. К декабрю в их бригадах насчитывалось по 100–150 человек.

Исходя из приведенных в сборнике «Отечественная война и русское общество» цифр, в ополчения в 1812 году было призвано около 180 тысяч человек. На войну они выступали в разное время.

В Заграничном походе ополченцев задействовали в осаде крепостей: например, новгородцы, петербуржцы и ярославцы участвовали в осаде Данцига, Костромское ополчение – в осаде Глогау, Поволжское ополчение из III округа участвовало в осаде Замостья и Бреслау. Всего ополченцы участвовали в осаде восьми из десяти взятых союзниками в кампанию 1813 года крепостей.

В 1813 году к антинаполеоновской коалиции присоединились Пруссия и Австрия. В поход выступили шведы. Сил становилось даже больше, чем надо. Александр Первый решил, что ополчение можно безболезненно распустить по домам (тем более, что с 1813 года содержание ополчения взяла на себя казна, и это влетало в копеечку). 22 января 1814 года – через месяц с небольшим после того, как сдался Данциг – был подписан Указ о роспуске Новгородского ополчения. Следом распущено Санкт-Петербургское ополчение. Дружинники пришли домой уже летом: 8 июня своих воинов встречал Новгород, а 12-го – Санкт-Петербург. Встречали как героев: в Санкт-Петербурге, например, ополченцев встречали священники у Исаакиевского собора, а знамя ополчения после молебна было внесено в храм и оставлено на вечное хранение.

Потери ополченцев были немалые. Осенью 1812 года в Петербургском ополчении состояло около 12 тысяч человек. Когда же в октябре 1814 года возглавлявший Комитет Петербургского ополчения генерал-лейтенант Буткевич подал список тех, кто претендует на медаль в память войны 1812 года, в списке было 7 тысяч фамилий. (Но это был еще неплохой результат: из 11 тысяч ярославских ополченцев домой вернулось около шести тысяч – половина).

Кстати, о медали. При всей массовости награждений именно ополченцев ею постарались обойти (а про партизан никто и вовсе не вспомнил – разве что некоторые были награждены лично императором). Причины этого автор работы «Наградная медаль участника Отечественной войны 1812 года как памятник эпохи» Вячеслав Бартошевич видит такие: «все рядовые ополченцы являлись крепостными, а им, с точки зрения правительственной политики, давать награды было крайне нежелательно и даже опасно, ибо это, с одной стороны, способствовало бы развитию у крестьян чувства собственного достоинства, несовместимого с их рабским положением, а с другой – породило бы недовольство большинства помещиков-душевладельцев». Возможно, так и было: говоря нынешним языком, у получивших медали крестьян могла бы критично повыситься самооценка.

Согласно Указу Александра I от 22 декабря 1813 года медали следовало раздавать «строевым чинам в армиях и ополчениях всем без изъятия, действовавшим против неприятеля в продолжение 1812 года». Из слов «действовавшим против неприятеля» сделали уловку: будто речь идет об участии в боях. Из списков автоматически выбывали те, кто конвоировал пленных, обеспечивал коммуникации и выполнял еще множество дел, разгружавших кадровые войска.

В результате, например, из Тверского ополчения (оно, как мы помним, по ряду причин почти полностью вымерло от болезней) только бывший командир конно-казачьего полка Балтии после долгой переписки вытребовал 400 медалей для своих ратников и офицеров на том основании, что они действовали отдельно от ополчения и участвовали во многих боях. (Тяжба Балтина за медали кончилась лишь в ноябре 1818 года!).

Впрочем, без медали ополченцы могли остаться и без злого умысла батюшки-царя. Дружинники Рязанского ополчения, получившие боевое крещение под Дрезденом, а затем участвовавшие в блокаде Глогау, в осаде Магдебурга и Гамбурга, остались без этой награды исключительно по воле своего командира генерала Измайлова. В 1814 году он сам ходатайствовал о награждении своих ополченцев медалями (правда, только офицеров, о рядовых дружинниках речи не шло), но через три года по каким-то причинам передумал и на запрос губернатора об участии рязанских дружин в боевых действиях ответил, что «вообще все полки Рязанского ополчения в 1812 году в бывшее с неприятелем действие ни в каких местах никогда употребляемы не были». Этим своим заявлением Измайлов подтвердил свою славу самодура.

Впрочем народ ждал главной своей награды – воли. Это была проблема: с народом, который почуял свою силу и считал, что власть перед ним в какой-то мере в долгу, надо было что-то делать. Но что именно – никто не знал.