мы «гости императора», и потому перед нами пальцы гнуть бесполезно. К тому же моя дружба с членами императорской семьи делала меня «персоной грата», и со мной почтительно раскланивались при встрече многие важные дамы и господа.

Впрочем, попадались и откровенные хамы. Один полковник из «гатчинцев», с труднопроизносимой немецкой фамилией, при встрече попытался ущипнуть меня за задницу. Зря он это сделал – я девушка воспитанная и подобных способов ухаживания не признаю. О чем я и заявила этому балбесу, оравшему благим матом и изрядно напугавшему своими воплями проходившую мимо статс-даму. Ну и что, что ему больно? Ведь прием, который я ему провела, так и называется – болевой. Пусть скажет спасибо, что рядом со мной не было Джексона. Иначе бы ему пришлось бинтовать покусанную задницу или записываться в придворную папскую капеллу, где, как известно, у многих певцов отсутствуют «фаберже».

Информация о моих «подвигах» в тот же день была доложена царю. Павел попросил у меня извинения за невоспитанность некоторых своих офицеров и при этом галантно поцеловал мне ручку. А прочие обитатели Михайловского замка стали при встрече с опаской поглядывать на меня и раскланиваться с еще большим почтением.

Впрочем, великая княжна Екатерина была в восторге от моего поступка.

– Ой, Дарья Алексеевна, – воскликнула она, – как это у вас все здорово получается! Я тоже хочу научиться этим, как вы их называете, приемам! Я буду прилежной ученицей…

Ну вот, только этого еще мне не хватало… Ну ладно, научила я сдуру вместе с нашими «градусниками» бедную девушку кидать ножи. И хватит на этом! Одно дело быть сэнсэем у крепкого парня – принца Вюртембергского, но обучать царскую дочь маханию руками и ногами… Боюсь, что ни Павлу, ни его супруге это не понравится.

– Ваше императорское высочество, – я постаралась говорить так, чтобы мой голос был как можно более убедительным, – мне было бы весьма приятно, если бы вы стали моей ученицей. Но для этого надо, чтобы вы обрели необходимую силу и выносливость. Сколько раз вы сможете подтянуться на перекладине?

Екатерина захлопала глазами – видимо, она об этой стороне дела как-то не подумала. На глазах девицы навернулись слезы. Мне показалось, что она вот-вот расплачется…

– Хорошо, – вздохнула я. – Придется мне поговорить с государем и попросить его разрешить провести с вами несколько тренировок. В конце концов, занятия спортом полезны для здоровья. Взять, к примеру, вашу матушку – она по утрам обливается холодной водой, совершает конные и пешие прогулки.

Екатерина кивнула – она знала о привычках своей матери, которые большинство из придворных и обитателей царского дворца считали безобидным чудачеством. Да и на нас они смотрели порой, как на забавных оригиналов, поступающих так, как в свое время поступал фельдмаршал Суворов. Он тоже мало обращал внимания на придворный этикет, мог раскланяться с лакеем, поинтересоваться у увешанного наградами генерала, трудно ли сражаться на паркете, и вместо награды попросить у императрицы не именьице с парой тысяч крестьянских душ, а заплатить за квартиру, которую снимал полководец в каком-то захудалом уездном городишке. При этом он оставался тем, кем был, – великим человеком, военачальником, бившим всех своих противников.

– Скажите мне, ваше императорское высочество, – спросила я у Екатерины, – вы любите слушать сказки?

Та с удивлением посмотрела на меня и кивнула.

– Так вот, если вы хотите, я расскажу вам сказку об одной удивительной стране, которая находится далеко-далеко отсюда.

Итак, жила была в этой стране одна девушка. И звали ее, как и меня, Дарьей…

* * *

13 (25) марта 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский дворец.

Патрикеев Василий Васильевич, журналист и историк

Сегодня я познакомился с еще одной весьма колоритной личностью – графом Федором Васильевичем Ростопчиным. «Большой лоб, большие глаза и большой ум» – так говорила о нем покойная императрица Екатерина Великая. Правда, за глаза она называла его «сумасшедшим Федькой» из-за некоторых весьма экстравагантных высказываний графа.

При императоре Павле Петровиче Ростопчин служил по ведомству иностранных дел, пройдя хорошую школу у канцлера Безбородко. А после смерти своего шефа в 1799 году он занял место первоприсутствующего Иностранной коллегии. Граф, будучи отъявленным франкофобом, в то же время активно способствовал сближению России с республиканской Францией и охлаждению отношений с Великобританией. Его меморандум, подтвержденный Павлом 2 октября 1800 года, определил внешнюю политику России в Европе до самой смерти императора. Союз с Францией, по мысли Ростопчина, должен был привести к разделу Османской империи, а для борьбы с Британией он инициировал заключение союза между Россией, Швецией, Данией и Пруссией, провозгласившими второе издание «вооруженного нейтралитета».

В феврале этого года Ростопчин, благодаря интригам графа Палена, был удален от двора и отправлен в свое подмосковное имение Вороново. Откуда по нашей просьбе его снова вызвали в Петербург, дабы граф опять взял в свои руки иностранные дела Российской империи.

Не знаю, что именно рассказал император о своих новых друзьях, но при встрече Ростопчин довольно вежливо раскланялся со мной. Зная его страсть к разного рода буффонадам, я оценил поведение графа.

Речь зашла о русской дипломатии в государствах Европы, как союзных России, вроде Дании, так и во враждебной нам Британии. Ситуация, сложившаяся на данный момент с русскими посланниками, оказалась весьма оригинальной. Я, конечно, вкратце знал о ней, но подробности были настолько необычными, что они изумили меня.

Прежде всего разговор зашел о Британии. Посол России в Лондоне граф Семен Воронцов из-за открытой англофильской позиции был отправлен в отставку. Его место занял поверенный в делах действительный статский советник Василий Лизакевич. В сентябре прошлого же года, после захвата Англией Мальты и последовавшего за этим понижения уровня дипломатических представительств, Лизакевич по указанию из Петербурга спешно покинул Британию и занял пост посланника в Копенгагене. А в Лондоне остался… Вот тут я был удивлен по-настоящему, что называется, наповал…

Так как в Лондоне в русской миссии не осталось ни одного официального представителя России, а между тем некоторые дела с Англией по необходимости должны были регулироваться, император Павел своим рескриптом повелел настоятелю посольской церкви Якову Смирнову взять на себя исполнение обязанности русского поверенного в Англии. В новейшей истории европейской дипломатии это был первый случай, когда обязанности дипломата исполняло лицо духовного звания. Причем интересно, что де-юре Яков Смирнов не признавался британским МИДом дипломатом, так как никаких верительных грамот он, естественно, не представил. В то же время де-факто англичане решали некоторые важные дипломатические вопросы с его помощью.

Батюшка не только духовно окормлял свою паству в Лондоне и проводил все положенные требы, но и