- И розы? – поинтересовалась Милдред.

- Чего? А… не знаю. Она вроде как-то по цветам не так, чтобы… но можно и розы.

Клайв держится отстраненно. И взглядов избегает, отворачивается, всем видом показывая, что и сам смотреть не станет, и другим на него пялится нечего. Но Лука смотрит.

Прямо.

Нагло.

Людей такие взгляды злят. И этот не исключение. Он сжимает четки, и бусины скользят по темной нити все быстрее и быстрее. А когда пальцы натыкаются на крестик, то замирают. И четки уходят в карман старого пальто. Некогда дорогое, оно давно утратило вид. Лоснились отвороты и рукава, на левом виднелась кривоватая заплатка. Правый карман был надорван, верно, оттого, что Клайв имел привычку совать в него руку и тут же вытаскивать. И снова совать.

Трогать надорванный угол.

Тянуть, словно проверяя старую ткань на прочность.

- Вам не жарко? – осведомилась Милдред.

Она устала.

И усталость читалась уже в улыбке, в этом вот прикосновении к виску. Но не отступит. И слушать не станет. А потому Лука молчит.

И тоже смотрит.

Он сомневается, что увидит что-то новое, но мало ли… случайности правят миром.

- Вам дорого это пальто?

- Другого нет.

Штаны тоже старые, вытянутые и с пузырями на коленях. А вот рубашка яркая, из рукавов пальто выглядывают красные манжеты. И поневоле лезет в голову, что на красном кровь не так и заметна.

- Почему? – она слегка наклонила голову. А вот парень по-прежнему избегал смотреть на Милдред. Интересно. Красивая женщина ведь. Стесняется? Или опасается?

- Эшби плохо вам платит?

- Нет.

- У вас нет денег купить новое?

- Есть.

- Тогда в чем причина?

- Оно мне нравится, - это было сказано с раздражением. – Я к нему привык.

- Его подарил вам Станислав Эшби?

- Да.

В руке парня вновь появился потертый резиновый мячик, который он сдавил. А ведь, несмотря на худобу, силен. Пальцы и вовсе железные. Луке доводилось встречать вот таких, с первого взгляда, болезных людей, которые на деле показывали немалую силу.

- Расскажете о нем?

- Что?

Говорить он не желает, поэтому и ответы односложные. И морщится, будто зубы болят. И хотел бы уйти, но понимает, что не отпустят.

Он?

Или толстяк Деккер, что отправился на кухню, потому что разволновался, а он от волнения всегда хотел есть. Впрочем, если верить шерифу, Деккер хотел есть не от волнения, но сам по себе.

Толстяк – хорошая маска.

Толстяков полагают милыми и безобидными. А ведь Деккер тоже не слаб. Далеко не слаб. И сам признался, что горы знает отлично… пейзажи там, мать его за ногу. И красоты.

Про егеря и говорить нечего.

И еще этот со снулым вытянутым лицом. Щеки запавшие. Глаза бесцветные. Светлые волосы аккуратно пострижены, но кажутся седыми.

- Что хотите. Каким он был?

- Хорошим. Хозяином. Мы тут жили.

- Я слышала, что он научил вас читать. Так?

- Да.

Он ускользает. Боится разговора? Или из той породы людей, которые просто не любят говорить с другими. И Милдред тяжело. Она подается вперед, цепляется за взгляд и мягко спрашивает:

- Я слышала, что ваша матушка не позволяла вам ходить в школу. Почему?

- Работы много.

- Так ли много? Или же дело в другом?

Нижняя челюсть выдвинулась вперед.

- Она верила… слишком уж истово?

- Она любила Господа.

- А вас?

- И меня. Меня сотворил Господь. Ей в наказание, - он явно не хотел говорить последнюю фразу, но произнес-таки и глянул на Милдред с откровенной ненавистью. – Безбожница!

- Я?

Ответа не последовало.

- Почему? Вас оскорбляет мой внешний вид? Или мои слова? Я просто пытаюсь понять.

- Женщина…

- Как и ваша мать.

- Беги от греха, как от лица змея; ибо, если подойдешь к нему, он ужалит тебя. Зубы его – зубы львиные, которые умерщвляют души людей.

Клайв почти успокоился. И четки в пальцах застыли.

- То есть, вы полагаете, что я грешна?

Кивок.

- И ваша мать была грешна?

- Умерший освободится от греха.

- И… многим пришлось для этого умереть? – Милдред поднесла к носу платок.

- Нет мира нечестивым.

Парень и вправду ударенный на всю голову? Или хочет таким показаться?

- Ваша матушка, как она умерла?

- Ночью.

- Во сне?

Кивок.

- Вы знакомы с Уной? Вы ведь должны быть знакомы с ней, верно?

Еще один кивок.

- Что думаете о ней?

Четки дернулись, едва не вырвавшись из рук, крестик почти коснулся земли, но Клайв в последний момент подхватил нить. Ответил он не сразу. Сидел. Крутил. Смотрел под ноги. Но все-таки заговорил.

- И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она – сеть, и сердце её – силки, руки её – оковы. Добрый пред Богом спасётся от неё, а грешник уловлен будет ею.

- Ясно. Спасибо, - Милдред прижала платок крепче. – А Зои? Хозяйка дома. Вы ведь и с ней были знакомы? Что вы о ней скажете?

- Не смотри на красоту человека и не сиди среди женщин: ибо как из одежд выходит моль, так от женщины – лукавство женское.

- То есть, вы полагаете, что она лукавила?

- Лгала.

- Кому?

- Мужу. Слаб духом. Слаб телом. Слаб верой.

Конечно, Лука мог ошибаться, но, сдается, что Эшби у этого парня одобрения не заслужил.

- А его отец был силен?

- Крепок тот, чья вера подобна столпу, небеса подпирающему. И слаб тот, кто слеп. И слеп тот, кто не видит деяний Господа, - он чуть наклонил голову и осенил себя крестным знамением.

- А драконы?

- Твари.

- Ясно. Спасибо. Вы позволите взять кровь? Сравнить.

- Нет.

- Боюсь, - Милдред шмыгнула носом. – У нас есть ордер. Поэтому ваше согласие не так уж и необходимо. Но настоятельно советую не покидать дом.

- И повержены будут грешники, и возопят о милости, но не получат ее, ибо наступит час гнева.