— Жених, как мне представляется, отсыпается. Невеста — тоже. Так что мы свободны. Предлагаю небольшую прогулку в экипаже по городу. Я весьма горжусь им. С тех пор, как сюда прибыл первый флот, город сильно изменился, могу вас заверить. Идемте. Возьмем багги.

Я позволила усадить себя в экипаж. Я по-прежнему думала о Дэвиде Гутеридже, который мог бы дать мне ключ к тайне.

Это было радостное утро. Милтон показал мне гавань, провез меня по извилистым улочкам, прежде бывшим тропами, и кое-что рассказал об истории города. А я думала, что же чувствовали люди, прибывшие сюда с первым флотом, впервые ступив на берег страны, которой предстояло стать их домом на оставшуюся жизнь.

Я позабыла о разочаровании, испытанном мной оттого, что я не нашла Дэвида Гутериджа. Он вернется и, наверное, сможет рассказать мне что-нибудь. Я поняла это, находясь в обществе Милтона Хемминга. Я стала оптимисткой. Я заразилась его верой в то, что нет ничего невозможного, что-то от его кипучей натуры передалось и мне.

Мы остановились у магазина и купили солнечную шляпу для меня, а Фелисити я выбрала шляпу бледно-лилового цвета, которая, по моему мнению, должна была ей пойти.

— Ну, теперь, — заявил Милтон, — я могу быть спокоен. Прелестный цвет лица защищен от врага.

— Странные слова для солнца — отца всего сущего на нашей планете.

— Хороший друг, но злейший враг. Такова природа жизни. Море. Огонь. Большие друзья, но порой — безжалостные враги.

— Не слишком хороший отзыв о дружбе, если она может вот так кончиться.

— Почему это, мисс Эннэлис Мэллори, когда я с вами, вы любой разговор превращаете в психологическую дискуссию?

— Простите, — извинилась я. — Наверное, я иногда бываю очень педантичной.

— Вы можете быть только очаровательной. Как скоро я увижу вас на Карибе?

— Не знаю. Долго в этом Грэнвиллском поместье не пробуду.

— Да уж. Уверен, вам этого не захочется.

— Я немного беспокоюсь за Фелисити. Если вы знаете что-то, не свидетельствующее в пользу этого человека, по-моему, ей следует рассказать об этом.

С минуту Милтон молчал, словно борясь с собой, что было для него нехарактерно. Обычно он был так уверен в себе.

— Она сама все увидит, — наконец, произнес он.

— Вчера вечером он изрядно выпил, однако не был пьян.

— Он привык к выпивке и может, как говорят, пить сколько влезет. Какое это имеет на него воздействие, мне неизвестно. Сомневаюсь, что он закончил пить, когда мы его оставили. По-моему, он продолжил уже в уединении в собственной спальне.

— Вы не думаете, что Фелисити надо сообщить об этом?

— В таких обстоятельствах всегда трудно решить, что должен знать человек, а чего не должен. По-моему, у Фелисити есть свои глаза. Возможно, она влюблена в этого парня. А любовь слепа. Знаете, мы ведь сами строим свою жизнь.

— Когда они поженятся, будет поздно. Не могу избавиться от мысли, что она губит свою жизнь.

— Дорогая Эннэлис, это ей решать.

— Не думаете же вы…

— Я думаю, вам следует прекратить беспокоиться. Пусть она решает сама за себя. У каждого человека есть на это право. Отправляйтесь с ней и посмотрите, как она устроится. И думайте больше о себе… о нас. И приезжайте на Карибу как можно скорее. Лодка ходит каждую среду. Я буду следить — и ждать.

Я рассмеялась, глядя на него. Однако, как ни странно, слова Милтона успокоили меня.

В ТЕМНОМ ДОМЕ

Мы ехали в поместье Грэнвилл. События развивались очень быстро, и вот я уже сидела в одном почтовых дилижансов фирмы «Кобб и Компания», увозившем меня из города в места, именуемые «глубинкой».

Фелисити стала миссис Грэнвилл. После своей свадьбы — а прошло лишь несколько дней — она, казалось, замкнулась в себе. Трудно было понять, что она испытывает. Кроме того, Милтон Хемминг вернулся на свой сахарный остров, оставив после себя пустоту. Пока он был рядом, моя тревога несколько улеглась. Однако после того, как в среду он отплыл на лодке, она вернулась с новой силой.

Свадебная церемония была тихой и краткой. В Сиднее было много таких свадеб: невесты приезжали, чтобы присоединиться к женихам, и главным было завершить церемонию как можно скорее.

Для начала отсутствовала семья, и, как правило, было очень мало друзей. Свадьба с белым платьем, флердоранжем и букетами была бы здесь неуместна.

И вот я тряслась в экипаже с мистером Грэнвиллом и его молодой супругой, а также еще шестью пассажирами, ибо дилижанс вмещал девять человек. Кучер был маленьким жизнерадостным человечком.

Мы уже оставили город и прекрасную гавань и теперь находились в степи. Дороги были скверными, а я поражалась высоким эвкалиптовым деревьям — сколько же лет они уже вот так стоят? Дилижанс сильно трясло, однако все пассажиры, за исключением Фелисити, воспринимали это как должное.

У Фелисити было на лице отрешенное выражение, словно ее уже ничто не способно было удивить. Я размышляла, что бы это могло значить. Лучше бы она поговорила со мной, как это бывало до свадьбы.

Когда мы прибыли в Лалонг-Крик, было еще светло. Лалонг-крик здесь считался городком. Тут была земляная дорога, гостиница, где меняли лошадей, и здесь наше путешествие подходило к концу.

У меня упало сердце. Это был ближайший к имению городок, и я не могла себе представить, чтобы кому-то захотелось часто его посещать.

Когда дилижанс подъехал к гостинице, со стоявшей у стены скамейки лениво поднялся мужчина в соломенной шляпе, вельветовых брюках и коричневой рубашке и сплюнул табачную жвачку.

Я бросила взгяд на Фелисити. Та сидела совершенно бесстрастно, все с тем же отрешенным видом, словно говорившем о том, что она примирися со всем, что пошлет судьба, каким бы невыносимым это ни было.

— А, вот и Слим, — сказал Уильям Грэнвилл. — Ты на багги, Слим?

— Да, хозяин. Я уже битый час здесь сшиваюсь.

— Хорошо. Мы сразу выезжаем.

Мы вышли из дилижанса размяться после долгой поездки.

Слим покинул нас на несколько минут и появился снова в багги — легкой четырехколесной повозкой, запряженной серой лошадью.

— Мы здесь долго не задержимся, — сказал Уильям Грэнвилл. — Нам еще миль пять ехать.

Он помог нам сесть в повозку, уложил ручную кладь и уселся рядом с Фелисити. А я села напротив. Меня это несколько смущало, ибо, стоило мне поднять глаза, как я встречала его взгляд. Я заметила в нем какое-то сардоническое выражение. Мне показалось, что моя неприязнь передалась ему.

Потом мы покинули городок и отправились в имение Грэнвилл. Страна казалась пустынной и такой чужой, непохожей народную. По сравнению с нашими деревьями и лугами, выглядевшими так, словно за ними ухаживал садовник, эта же страна была дикой.