Кому другому такое доверие вряд ли было бы оказано. Но имя Репадина Жюдафа известно во многих странах. Он не самый великий волшебник, зато на его счету множество раскрытых преступлений, в том числе несколько очень громких.

Хотя в детстве этого ничто не предвещало. Жюдаф появился на свет в маленьком кишлаке, вырос в традиционной херемианской семье. Его отец был благочестивым и богобоязненным человеком, имел пятерых жен и двадцать шесть детей.

Жюдаф родился двадцать седьмым, самым младшим. Да еще и в 1427 году. Дважды темная севига, проклятое число. Неудивительно, что отец, человек крайне суеверный, постарался спровадить его подальше, как только он подрос.

Херемиане не так уж часто становятся волшебниками, особенно мистерийскими, но у Жюдафа оказался незаурядный талант. Девяти лет от роду он поступил в институт Субрегуль, а уже через полвека получил звание профессора. Сейчас ему шестьдесят пять, но выглядит и чувствует он себя едва ли на сорок.

Нормальное явление для волшебников.

Худой как жердь, горбоносый и смуглый, в простом дорожном плаще и шерстяной феске, Жюдаф шагал по улицам и бросал вокруг пристальные взгляды. Он смотрел, слушал, пронизывал эфир. Сразу отбросив простых смертных воров, сыщик обратился к тонкому миру.

- Мидии, рапаны, вареная кукуруза!.. – раздался тонкий голос, когда Жюдаф вышел к причалам. – Мидии, рапаны!..

На торговку никто не обращал внимания. Все проходили прямо сквозь нее. Призрачная девица с надеждой протягивала прохожим своих моллюсков, но ее просто никто не видел.

- Сударыня, вы мертвы, - заметил Жюдаф, остановившись рядом. – Вам это известно?

- Конечно, - чуть сердито ответила торговка. – Чать не дура. Но мне же надо кому-то сплавить это добро. У меня сезон. Возьми мидий, дорогой. Свежие, вкусные!..

Сыщик мазнул по ней быстрым взглядом. Типовой застрявший дух. По некой причине не сумела уйти в Шиасс и теперь занимается в точности тем, чем занималась при жизни. Лоток с моллюсками стал частью ее самой.

Жюдаф, разумеется, ее видел. Он видел всех духов. В институте Субрегуль именно этому и обучают – видеть, слышать, воспринимать. Обучают правильно контактировать. А Жюдаф окончил факультет жизни, который специализируется в основном на общении с теми, с кем простые смертные общаться не могут.

- Вы не ответите на несколько вопросов, сударыня? – спросил Жюдаф, поглаживая серьгу с кристаллом Сакратида.

- С нашим удовольствием, мэтр, - улыбнулась торговка.

Знала она немногое. Как пропадают гребни, не видела. Но она и сами гребни-то редко видела – люди обычно не причесываются на улице, а под крышу покойница не заходила со дня смерти. Охваченная навязчивой идеей, она целыми днями бродила вдоль причалов, тщетно ища покупателей.

- Пожалуй, я возьму парочку мидий, - сказал Жюдаф. – И одного рапана.

Призрачная торговка просияла и выбрала для сыщика самых лучших моллюсков. На ладонь легли три мерцающие ракушки, и кожу пробрало призрачным холодком.

А на ладони торговки появились три мелких монеты. Жюдаф ничего ей не давал – но в призрачном мире этого не нужно. Там достаточно намерения.

И самому ему, конечно, эти сгустки плотного астрала были не нужны. Просто так легче завязать разговор. Не только о пропавших гребнях, но и о том, не нужно ли чего самой торговке. Жюдаф все-таки работал не только и не столько на живых, сколько на призраков. У многих из них есть страшные тайны, незаконченные дела. Сыщик-волшебник многим помогал покинуть бренный мир – и за это денег не брал.

Какие могут быть деньги у неупокоенных духов? Разве что тайные клады, но это больше в романах, в реальности такое не встречается.

Живых людей Жюдаф почти не опрашивал. Если бы кто-то что-то знал, об этом было бы известно городскому эдилу. История с гребнями началась не вчера, и местные власти долго пытались разгадать ее сами.

Нет, искать нужно там, куда взор обычного человека не проникнет. Жюдаф разговаривал с призраками, домовыми, собаками, кошками, лошадьми, деревьями... Зданиями, каретами, уличными фонарями.

Уличные фонари мало чем могли помочь. Жюдаф просто любил с ними болтать.

- Нет, я ничего не видел, - сказал зеркальный столик в цирюльне. – У моего хозяина много гребней... было прежде. Сейчас остался один.

- Один все-таки остался? – удивился Жюдаф. – Надо будет его опросить. А где же тогда эти гребни исчезают, скажи на милость? Мест без единого предмета на свете нет.

- При мне тоже исчезали, - чуть промедлив, сказал зеркальный столик. – Только... здесь у меня как бы помрачение. Понимаешь?

Жюдаф вздохнул и стер со столика пыль. Тот аж засиял от удовольствия.

- Теперь помрачения нет? – осведомился сыщик.

- Нет-нет, я же не в этом смысле, - торопливо сказал столик. – Я просто не вижу, как это происходит. Я же просто предмет обихода. А тут, наверное, без мощной магии не обходится.

- Да, это закономерно. А ты можешь показать историю своих отражений?

- Могу. С удовольствием. Но... если ты не против... можешь еще вон в том уголке?.. Там никогда не протирают...

Хозяин цирюльни с любопытством наблюдал, как сыщик ходит по его заведению, осматривает мебель, бормочет что-то себе под нос... зачем-то протирает столик...

- Спасибо, конечно, ваша мудрость... – осмелился вставить словечко он. – Но... вы меня опросить хотели или столик мой?

- В первую очередь столик, - рассеянно сказал Жюдаф. – И еще ваш гребень.

Репадин Жюдаф мог разговорить кого угодно и что угодно. Хоть кота, хоть яблоню, хоть сковородку.

Не в буквальном смысле, конечно. У неодушевленного нет души и разума. Потому оно и именуется неодушевленным. На самом деле Жюдаф не общается с предметами, а проникает таким образом в их ауру, изучает следы в астральных тенях. Для него вещи оживают, ему кажется, что они начинают говорить. Обретают даже какие-то характеры, чувства.

Но по факту весь разговор происходит в голове Жюдафа. Больше этого никто не видит и не слышит – в том числе другие волшебники.

Свой последний гребень цирюльник долго не хотел даже показывать. Но в конце концов все же кликнул мальчишку. Тот прибежал радостный, с примотанным ко лбу черепаховым гребешком.

- У вас все настолько плохо? – спросил Жюдаф.

- Да сами ж видите, ваша мудрость...

- Я не к вам обращаюсь, сударь.

Гребешок сразу начал жаловаться. Он прекрасно знал, что остался одним из последних, что почти все его собратья сгинули – и трясся от ужаса.

К тому же ему не нравилось, что теперь люди не спускают с него глаз, а этот мальчишка вообще таскает у себя на лбу. Гребню было неловко и стыдно. Он хотел делать то, для чего предназначался – расчесывать волосы. А в перерывах – лежать на туалетном столике. На привычном месте.