деревне я прожил почти три недели и ежедневно был в обществе койбалов, которые оказывали мне особенное расположение. Они считали особенною для них честью, что я занимаюсь их языком и расспрашиваю о их старине. Один старый койбал сказал мне, что все приезжающие из Петербурга обращают внимание на койбалов, вероятно, потому, что белый хан дорожит ими больше, чем всеми другими татарами. Многие старики помнили еще Палласову экспедицию, но она сохранилась в их памяти как весьма печальная эпоха. «Она не принесла нам ничего, кроме горя, — говорил мне один из них, — потому что вскоре затем вторглись к нам поселенцы, и чума уничтожила наши стада!». На мое замечание, что ни Паллас, ни его спутники нисколько не виновны в этом, койбал возразил мне вопросом: «Так разве они только для одного удовольствия проживали целые недели в дремучих лесах далеко от людей?». Скотский падёж, по мнению многих койбалов и некоторых русских поселенцев, был вызван Палласом не чародейством, а раскапыванием древних могильных курганов. Несмотря на то, мне не мешали разрывать их, хотя немало было об этом самых разнообразнейших толков. Говорили, между прочим, что из древних чудских черепов я умею приготовить декокт, который действительнее сассапарили и всех возможных лекарств.

Живя в деревне Ут, я ездил и в соседние улусы. Везде бедность и нищета; но бедняки показались мне гораздо лучше, нежели как говорят о них. Койбалов обвиняют во многих дурных качествах, особенно в воровстве; но последнее, при совершенном господствующем в степи бесправии, в народе страшно во всем нуждающемся, почти неизбежно. Кстати, расскажу здесь случай, несколько объясняющий это.

Один бедный койбал получил в наследство от отца барана, которого берег так, что ночью спал в поле, каждый раз обматывая около руки веревку, другой конец которой был завязан на шее животного, в полной уверенности, что таким образом совершенно обезопасил себя от всякого хищника. На беду баран его приглянулся одному ссыльному негодяю, и вот, как только стемнело и простодушный койбал заснул преспокойно, бездельник подкрался к спящему, перерезал веревку и увел барана. Можно себе представить удивление и ужас бедняка, когда, проснувшись поутру, он увидел, что лишился последнего достояния своего. Урок этот не пропал, однако ж, даром: узнав легкий способ живиться чужим добром, и он начал также пользоваться темнотой ночи.

Разъезжая по Койбальской степи, попал я однажды поздно вечером в один бедный улус; темнота и собиравшийся дождь принудили меня остановиться на ночь в одной из юрт его. Несмотря на то, что я выбрал самую лучшую, она была страшно грязна и так ветха, что ветер и дождь свободно проникали сквозь бересту. Когда я вошел, все взрослое ее население, за исключением хозяйки, лежало на полу совершенно опьяненное айраном. Подле огня ползали несколько голых ребятишек и, плача от голода, протягивали ручонки к котлу, над ним висевшему. Вокруг него похаживали и собаки, сильно виляя хвостами, вероятно, в надежде, что из него выпадет что-нибудь и на их долю. И телята, и овцы, испуганные грозой, просовывали свои головы в дверь так часто, просились в юрту так жалобно, что хозяйка, сначала желавшая избавить меня от такой компании, была, наконец, вынуждена отвести и для них угол.

Наконец котел снят с огня, хозяйка растолкала не совсем учтивым образом пьяных и поставила перед ними корытце с мясом. Заметив, что прежде, чем началась трапеза, хозяйка бросила кусок мяса в огонь, я спросил ее, что это значит, на что она отвечала: «И огонь ведь бог». Кроме того, она сообщила мне, что такое же значение имеет и вода, вследствие чего первые куски некоторых кушаньев татары обыкновенно бросают в реку или в озеро, что следовало бы приносить первый кусок всякого кушанья в жертву и востоку или восходящему солнцу, но что это выходит уже из обыкновения. Все эти жертвоприношения составляют, по ее словам, обязанность хозяйки, которая за неисполнение их подвергается опасности попасть в царство Ирле-хана и терпеть такое же наказание, как и работающие после захождения солнца, подающие гостям молоко, разбавленное водой, и т.д.

Во время моего разговора с хозяйкой в юрту вошел койбал, весь оборванный, и тотчас же объявил, что его прозвище Собакин и что он верен своему прозвищу. Затем он начал рассказывать свои подвиги, хвастаться наглейшим образом пьянством, буйством, показывал знаки побоев на своем теле и гордился ими, как воин; не скрывал даже и краж, в особенности же тешился множеством судебных дел, порожденных его проделками. Между прочим, указывая на трех женщин, бывших в юрте, он сказала с величайшим самодовольством: «Все эти твари были прежде моими женами, но я их вытолкал за дверь одну за другой»[202]. Засим, как бы несколько образумившись, он пробормотал про себя: «А широкоплечую-то можно было бы и оставить», — и, подсев к ней, спросил двухструнную балалайку и запел песню следующего содержания:

«Был один татарин по имени Тьенар-кус, и было у него много юрт, много народу и много скота. И было ему немало уже лет, когда он взял себе жену молодую и прекрасную. Тьенар-кус любил ее, но она, казалось ему, не любила его, а потому он и решился испытать ее. Вот он однажды и отправился в степь, будто бы осматривать скот свой, и, отъехав немного от юрты, свалился нарочно с седла и лежит себе, как мертвый. Пастухи его, видя, что господин их лежит на земле неподвижно, бросились в юрту и рассказали о случившемся домашним. Услышав это, жена его вскочила тотчас же на лошадь и, прискакав к лежащему, начала над ним плакать. Но Тьенар-кус не доверял слезам своей жены и все лежал неподвижно. В отчаянии жена выхватила кинжал из ножен и сказала: «Не встанешь ты, Тьенар-кус, и я не хочу больше жить на земле. Никогда не скажут люди, что жена Тьенар-куса рыскала вдовою, отыскивая себе другого мужа. Нет, не расстанусь я с тобой, мой супруг и владыка!». Тьенар-кус и тут не поднялся, и она, вонзив кинжал себе в грудь, упала подле него мертвая. И стало жаль Тьенар-кусу, что он подозревал ее в холодности, и всю жизнь свою оплакивал он затем верную жену свою».

Простимся, однако ж, с презираемыми койбалами и поспешим через их степь в Азначеное — последнее в русских пределах селение на Енисее. Отсюда считается от 40 до 50 верст до саянских таскилов, но летом эта дорога непроездна, потому что река слишком быстра, а берега ее, как и вся окрестная страна, гористы. Таким образом, не