имея возможности подняться вверх по реке, пришлось решительно против желания ехать вниз по течению. Я проплыл около ста верст в несколько часов, которые хотелось бы превратить в дни, но река мчит здесь так быстро, что едва успеваешь заметить и острова, выступающие из воды роскошными цветниками. Так же быстро мелькают и скалы, круто спускающиеся в реку и бросающие темную тень на гладкую водную поверхность. Было время, когда народы, говорившие различными языками, собирались здесь для празднования весны и у подошвы громадных скал сожители богатые жертвы. Эго время исчезло почти из памяти, но и доселе эти скалы изумляют еще всякого. Поражая своим величием, они, сверх того, заинтересовывают путешественника и множеством начертанных на них фигур. В этих фигурах нетрудно распознать тотчас же следы различных народов, которых уже не встретишь в этой стране, по крайней мере под их собственными именами. Нет никакого сомнения, что одним из этих народов были киргизы, которым и приписываем все высеченное на скалах. Это большей частью изображения животных, естественных предметов и различных орудий; много и людей, которые, как и все прочее, представлены в весьма уменьшенном размере. Человеческие фигуры на скалах — иногда одинокие, иногда по две вместе, иногда соединенные в большие группы, — представлены или стоящими, или идущими, или верхом на лошади, или стреляющими из лука в спасающегося зверя и т.д. Из четвероногих животных, кроме лошадей, можно легко распознать коров, баранов, диких и одомашненных коз, оленей, лосей, зайцев, лисиц, волков, медведей, верблюдов и т.д. Кое-где попадаются и змеи, разные птицы, деревья и т.д. Из орудий я видел только луки и стрелы, меч и нагайку. Похожие же на буквы высеченные фигуры и знаки на скалах весьма редки, гораздо чаще находят их на могильных камнях[203] или разбросанными по всему камню, или в непрерывном порядке. Многие из этих татары почитают древними письменами, что весьма вероятно. Не вдаваясь в подробное обозначение всех мест, где есть киргизские надписи, скажу только, что высеченные фигуры всех возможных родов встречаются на пространстве от Азначеного до Абаканека как по самому Енисею, так еще даже более и влево от него, на скалах и на могильных камнях[204].

Несколько ниже Абаканска на енисейских скалах начинают попадаться фигуры, нарисованные красной краской, эти гораздо многочисленнее, грубой работы и представляют, кроме лошадей, коз и многих других изображений, также и людей, едущих верхом на оленях[205]. Так как этот способ езды и доселе в употреблении у сойотов, камассинцев[206], карагасов[207]и соплеменников их, и так как эти племена жили и в тех местах, где встречаются эти изображения, то происхождение сих последних и не подлежит никакому почти сомнению. Гораздо труднее сказать что-либо положительное о фигурах, начертанных черной краской на одной скале неподалеку от Абаканска. Эти, весьма вероятно, настоящие письмена, но, к сожалению, от них остались теперь лишь незначительные отрывки. Большую их часть уничтожило время, а в двух местах они вырублены и увезены губернатором Степановым. Предположения, которые во мне возбудили немногие уцелевшие остатки их, я выскажу в другом месте.

Теперь мы оставим енисейские берега и поворотим к востоку, по дороге, идущей из Минусинска вверх по реке Тубе. Тут нам попадаются местности и ландшафты, нисколько не похожие на виденные нами в речной области Абакана. Ровные, безлесные степи, по крайней мере по правой стороне, весьма редки и невелики. Всюду тянутся возвышенности, разделенные одна от другой более или менее широкими долинами. Как на горах, так и в долинах виднеются прекрасные небольшие рощи берез, тополей, осины, ив и кое-где лиственницы. Роскошные луга, редкие в речной области Абакана, стелются от Тубы почти непрерывно. Травы великолепные, особенно на горах, которые в минусинском краю вообще плодороднее равнин. Это от того, что обычная здесь в летние месяцы засуха действует несравненно сильнее на последние, нежели на первые, в которых трава и деревья сохраняют свою свежесть даже и в это время года. Кроме того, равнинам минусинского края вредят много и ночные морозы, начинающиеся обыкновенно еще в августе. По двум этим причинам поселенцы пашут землю по преимуществу на горах, которые так плодородны, что одно и то же поле без всякого искусственного удобрения засевается в течение более двадцати лет сряду и ежегодно дает обильную жатву. Не менее плодородны и бесчисленные острова на Тубе, Енисее и Абакане, но для земледелия они не так удобны, потому что часто заливаются и нередко, через несколько лет, и совершенно сносятся весенним половодьем.

Прекрасной и плодоносной страной, прорезываемой Тубой, владели некогда дикие звероловческие племена, бродившие по лесам с своими оленьими стадами. Что киргизы распространились вправо от Енисея весьма в незначительном числе — это доказывается не только историей и преданиями, но и чрезвычайно малым числом могильных курганов. Как народ пастушеский, киргизы, естественно, должны были предпочесть левую сторону Енисея, на голых степях которой им легче было пасти бесчисленные стада свои, чем в тубинских лесах. По сим последним, как мы выше уже заметили, скитались частью самоеды, частью остяки. Из них в позднейшие времена многие перебрались в Китай, на Качинскую и Койбальскую степи, оставшиеся же приняли язык и обычаи сперва татар, а потом русских. Из отатарившихся существуют еще доселе, кроме упомянутых восьми маторов, два небольших остяцких рода, из коих один (малый Байгадо) живет по Сальбе, а другой (Кайденг) по самой Тубе. Засим все население по Тубе состоит из туземцев, ссыльных и обруселых племен; вследствие плодородия почвы оно довольно здесь велико, тогда как берега больших притоков ее Амыла, Кизира и Зизима почти совсем еще не возделаны. Самое верхнее поселение во всей этой речной области — Шадатский казачий форпост, находящийся при большой, впадающей в Амыл, реке Каратус. Несколько верст выше его прекращается проезжая дорога, и лишь узкая тропинка ведет путешественника вверх по Амылу в Саянские горы.

По этой-то дороге начал я 5 июля мое путешествие к сойотам в сообществе золотопромышленников, священников, чиновников и казаков, которые все ехали к амыльским золотопромывальням, каждый по своему делу. Как ни разнообразны были мои спутники по званию и состоянию, тут трудно было, однако ж, отличить слугу от барина, священника от пономаря, русского от татарина. Священник снял свою рясу, чиновник свой фрак, золотопромышленник свое пальто — все были в одинаковом лесном костюме, т,е. в киргизском плаще из верблюжьей шерсти, в сетке из конских волос, которую надевают на голову для защиты от комарей, в круглой татарской шапке с широкими полями, и