– Тогда что бывает, если у них одинаковые обязательства перед кентавром и человеком?

– Кентавр всегда на первом месте, – ответил Стэн. – Расисты, что с них возьмешь. Ради кентавра продадут с потрохами любого человека. Прошу отметить, что, если вдуматься, мы на их месте поступаем точно так же.

– Хорошо, – кивнул я. – А обязательства между кентаврами?

– Родственники в первую очередь, – уверенно сказал Стэн. – Всякие цари, вожди и прочее их не интересуют. Да у них ничего подобного и нет. Но ради родственника они на все готовы, и чем ближе родство, тем больше. Все осложняется тем, что у них нет постоянных пар, как у людей, так что всегда трудно отследить, у чьей дочери ребенок от чьего сына, и разобраться, есть ли здесь семейные связи. Если есть, они называют друг друга кузенами и кузинами. Многие полжизни тратят на восстановление генеалогического древа. От этого занудства сдохнуть можно. «С тем мы кузены, а с той не кузены». И все такое прочее.

– А какие связи учитываются в первую очередь?

– Матери и ребенка, – сказал Стэн. – Следующие – мужчины-кентавра с детьми его сестры, затем – женщины-кентавра с детьми ее брата, если она точно знает, что это его дети, а тут, понимаешь, трудно быть уверенным, потом – братья и сестры, а уже потом – кузены и кузины в нашем понимании, то есть двоюродные братья и сестры. Связь отца с детьми, которые точно его, – только на шестом месте. Он всегда заботится в первую очередь о детях сестры, а потом уже о своих.

– Ясно, – сказал я. Пока что все складывалось идеально. – Еще мне всегда говорили, что кентавры никогда не лгут. Это так?

– М-м… – сказал Стэн. – Официально – так. И кентавр никогда не скажет тебе откровенной неправды – ну, что черное – это белое и все в таком роде. Зато все они прекрасно умеют искажать правду, если считают нужным. То есть говорят тебе два факта, которые друг другу противоречат, но так, что они будто бы сходятся, или добавляют какое-нибудь словечко, которого ты не заметишь, но из-за этого словечка то, что они говорят на самом деле, превращается в полную противоположность тому, что ты услышал. Сам много раз сталкивался. Ушлый народ эти кентавры. Никогда не забывай, что даже у глупого кентавра больше мозгов, чем у большинства людей.

– Не забуду, – пообещал я. – Буду помнить, когда придется говорить с Робом – если он, конечно, в состоянии беседовать.

– Куда денется, – ответил Стэн. – И искажать правду он тоже в состоянии. Об этом тебе также нельзя забывать. Кентавры – крепкие орешки. Вы бы две недели провалялись, что ты, что Ник, а они встают и уходят, как ни в чем не бывало.

– Поневоле задумываешься, почему кентавры не правят множественной Вселенной! – заметил я.

– Ну, во‑первых, в половине миров им не выжить, – указал Стэн. – Им жизненно необходимо волшебство. Но на самом деле они просто не жаждут власти. Не видят особого смысла.

– Я об этом тоже думал, – сказал я. – Но это как-то непонятно. Вот поэтому следующее, что я хотел у тебя спросить, – может ли кентавр захотеть стать императором? Насколько мне известно, законы Корифоса этого не запрещают.

– Только если этот кентавр согласен остаться совсем один, отдельно от всех остальных кентавров на свете, – уточнил Стэн. – Блюстители нравов его не одобрят, а остальные посмеются и решат, что он спятил. И будут ему подчиняться, только если связаны с ним семейными обязательствами.

Я вспомнил про Кнарроса, который явно жил в изоляции от большинства остальных кентавров и, что так же несомненно, исказил истину в разговоре со мной. Это наводило на размышления. Но, так или иначе, Кнарроса больше нет. И я не сомневался, что Кнаррос был верен императору, а потом и убийцам императора, и у него были на то свои причины, а не очевидные человеческие. Одна причина – все они поклонялись одной и той же унылой богине в кусте. Надо спросить об этом Стэна. Но вторая причина была куда более веской.

– Стэн, могут ли кентавры скрещиваться с людьми?

При этих словах мне почудилось, что Ник коротко охнул, а может быть, Мари что-то снова прошептала.

– Не очень-то это прилично, – ответил Стэн, – но всякое бывает. Тут, конечно, много физических осложнений. Большинство гибридов рождается мертвыми, а женщина-человек, конечно, не может выносить ребенка-кентавра. Обычно все кончается выкидышем почти сразу. Если доносить жеребенка до срока, он же будет слишком большой, сам понимаешь. Но если наоборот, отец – человек, а мать – кентавр, то такое иногда случается. Я знаю двух-трех таких метисов. Они обычно мелковаты. И чистокровные кентавры с ними так милы и ласковы, что просто тоска берет. На уши встанут, лишь бы показать, что жеребенок ни в чем не виноват – в этом роде.

Понятно, подумал я. Мы имеем дело с сыновьями сестры кентавра. И с их кузенами, само собой.

– Спасибо, Стэн, – сказал я. – Ник. – (Ник рядом со мной виновато вскинулся.) – Ник, какое твое полное имя?

– Николас, – ответил Ник. – Мэллори.

– Правда? А не, например, Никледес Тимос что-то там?

– Нихотодес, – раздраженно ответил Ник. – На самом деле.

Я едва не расхохотался. Никто не любит, когда его имя вечно перевирают. Стэн все же хихикнул, когда я спросил:

– А Мари?

– Она мне никогда не говорила, – надуто отозвался Ник: видимо, его это обижало. – Но я знаю, что Мари – это сокращенное от Марины.

Семпрония Марина Тимоза, подумал я. Имя на окровавленном клочке рукописного документа, зажатого в кулаке кентавра. Лично я охотнее согласился бы на Семпронию.

– А еще? – спросил я.

– Что «еще»? – не понял Ник. – Ничего.

– Ну, например, – проговорил я, – откуда ты знаешь про разметанных людей. Ты мне сказал, что Мари разметало между мирами, и так и есть, но я тебе не говорил об этом ни слова. Я точно помню, что говорил тебе о переходах между мирами, когда пытался внушить вам с Мари, что это опасно, и я уверен, что этого термина не употреблял.

Молчание. Ник ссутулился и уставился вперед, в неоновую дымку, где перила на глазах утончались и выгибались в стороны.

– И еще например, – продолжил я. – Я бы очень хотел узнать, действительно ли ты был в кустах или помогал разметать Мари.

Это подействовало на него как удар током. Он подскочил, развернулся ко мне лицом и вне себя завизжал, закричал, зазвенел:

– Нет! Я был в кустах! Да я и не знаю, как разметывают людей! Идите к черту, мне и так худо, как будто я во всем виноват! Все случилось так быстро!

Последнее слово он пронзительно пропищал – к тому шло. Мне было ясно, что Ник понимает, как глупо все это выглядит, ясно, что он пытается взять себя в руки. Тут я ему посочувствовал. Тоже терпеть не могу глупо выглядеть.

– Если хотите знать, – проговорил он старательно-монотонным голосом, – я был по другую сторону живой изгороди, там, где был тот солдат, который прилетел на вертолете и разговаривал с вами. Мы поспорили. Я не хотел никуда уезжать. Там было так… интересно – эти вездеходы или как их там, а у помощника Джеффроса, который нам все показывал, были крылья! Честно! Мне хотелось узнать побольше. Мы с Мари почти всю дорогу туда проспорили, потому что я хотел остаться. А Мари сказала, нас уже один раз арестовывали, и было ясно, что на холм мы не попадем, потому что на тропе было что-то, что не пропустило даже вас. Поэтому Мари говорила, что нам надо удирать, пока кто-нибудь не сказал вам, что мы здесь. А я говорил, что Джеффрос и его люди с нами очень приветливы… В общем, я забрался в виноградник и выходить оттуда не спешил, если хотите знать. А Мари сказала, что раз так, то я могу попросить вас подбросить меня домой и она надеется, что вы меня в клочки порвете, и побежала по дороге к своей машине, размахивая ключами. А я двинулся вдоль изгороди с другой стороны, ничего не говорил, только надеялся, что она передумает. Но тут… тут из-за машины вдруг вышла мама с Грэмом Уайтом и что-то такое сказала – кажется: «Ну, Мари, наконец-то!» – и они… они на меня даже не посмотрели! По-моему, даже не заметили меня, честно!