Шла первая неделя апреля, но всё вокруг уже начинало пышно зеленеть и расцветать. И хотя небо затягивали серые ровные тучи, Фолко казалось, что это один из самых ясных дней в его жизни. Они двигались через коренные арнорские земли, не опасаясь нападений, но всё же ночью оставляли кого-нибудь сторожить их коней и фургоны.

Время от времени Фолко ловил на себе одобрительные взгляды Торина; перемена в его настроении не ускользнула от внимания вожака отряда. Никто не провозглашал его предводителем, но как-то так получилось, что все спрашивали его мнение, даже Рогволд. Ловчий тоже заметно изменился после того, как они покинули столицу. Его поступь вновь стала свободной, мягкой и лёгкой, речь обрела знакомые металлические нотки, а взгляд — обычную сосредоточенность и уверенность. Под стать ему были и отправившиеся с ними люди — среднего возраста, коренастые, сильные, опытные. Они не скрывали, что не собираются лезть в Морию; их задачей было оставаться на поверхности, охраняя запасы отряда и поддерживая связь с Аннуминасом. Люди и гномы шли мирно и дружно, не считаясь родом, а делая одно дело. Так прошло четыре дня.

На пятый день отряд вступил в хорошо знакомую троим путникам долину, где осенью (Фолко теперь казалось, что это было давным-давно; время же после того, как он покинул Хоббитанию, он уже мерил годами) довелось разнимать сцепившихся на пыльной полевой меже крестьян. День уже угасал, когда они перевалили через гребень гряды, и они решили заночевать в Хагале. До Пригорья неторопливым ходом оставалось ещё полных четыре дня дороги.

В деревне мало что изменилось — разве что прибавилось несколько новых изб на окраинах. Селяне не забывали об осторожности, и их добровольная стража остановила отряд у крепких деревенских ворот. К счастью, Торина и Рогволда узнали, и вскоре путники встретили самый радушный прием. Услышав об их появлении, с какого-то дальнего поста примчался Эйрик, трактирные слуги уже сдвигали столы, кто-то послал мальчишек в Харстан, и пир затянулся на полночи.

Друзья узнали, что зима прошла спокойно, если не считать трёх стычек хагальских дружинников под водительством Эйрика с разбойниками. Ангмарские отряды ни разу не побеспокоили селян, и это показалось всем хорошим признаком. Фолко долго не мог решиться спросить о Суттунге, а когда набрался храбрости, ему ответили, что ещё несколько месяцев этот неугомонный человек подбивал харстанцев отомстить за обиды и поджечь деревню соседей, после чего всем уходить на север; там, дескать, у него есть настоящие друзья, там они смогут жить свободно и безбедно, под надёжной защитой. Его сначала просили угомониться, грозили даже сдать в Пригорье новому Капитану Дизу; говорили, что Эрстер впал в немилость и был сильно разобижен. Однако Суттунг не стал дожидаться, когда его сородичи потеряют терпение, и в одну прекрасную ночь исчез вместе с семьёй и несколькими близкими друзьями, такими же оголтелыми, как и он сам. О них не вспоминали.

Деревенский отряд увеличился вдвое за счет примкнувших к ним соседей, рассказывал тем временем хоббиту Эйрик. С хорошего осеннего урожая прикупили оружия, кое-что смогли выковать свои местные умельцы. Деревенская дружина достигла почти двух сотен мечей и служит теперь надежной защитой всей округе.

— Да, кстати! — вдруг хлопнул себя по лбу Эйрик. — Тут ещё один слух о Храудуне прокатился. Он ведь тогда, как помните, бежал.

И вот дня три тому весть поспела: две деревни лигах в тридцати к востоку от нас насмерть поссорились, настоящее побоище учинили, дома пожгли… Говорили, что в одной поселился какой-то чудной старик, вроде чем-то помогавший приютившим его селянам, а их за это невзлюбили почему-то соседи. Знакомое дело! Не иначе, опять Храудун, лиходейщик проклятый! — Эйрик грохнул по столу тяжёлым кулаком. — Эх, поймать бы — да за бороду! Мы бы уж с ним разобрались!

— Вечно ты, Эйрик, в чужие дела лезешь, — укоризненно заметил ему Рогволд. — Зима прошла, разбойников подвыбили, ангмарцам отпор дали. Отписал бы ты лучше шерифу, да не проморгал бы сев!

Эйрик побагровел, но сдержался и ничего не сказал.

— Деревня, где он поселился, взяла-таки верх, — продолжал он. — Да на них ополчилась разом вся округа, подтянулась местная дружина, и те, кто остался из горе-победителей, ушли в леса, а там что — только разбойничать. Вот вам и Храудун!

На рассвете, когда они выступили дальше, Эйрик долго провожал их верхами, и Фолко крепко запомнил сказанные вожаком Хагаля слова:

— Тяжело что-то у меня на душе, друг Фолко. Не случайно всё это, и Храудун этот тоже не случайно. Большая кровь будет, помни мои слова, большая кровь…

Отряд двигался на юг по спокойной, надежно охраняемой дороге. Повсюду начинались полевые работы; весна выдалась дружная. Миновало ещё четыре дня, и перед ними замаячили долгожданные крыши Пригорья.

Все эти дни у Фолко не проходило то лёгкое, уверенное настроение, появившееся у него после удивительного видения Заморья. Он часто и подолгу размышлял над словами Гэндальфа, и чем дальше, тем больше вопросов возникало у него. Почему, если маг не может ничего ему рассказать, зачем Гэндальфу вообще это нужно — беседовать с кем-то из живущих в Средиземье? Может, он выслушивает их рассказы? Но маг его ни о чём не расспрашивал…

Предъявив последний раз подорожную конному патрулю у северных ворот Пригорья, они неспешно втянулись в посёлок. И, конечно же, их руки сами собой направили коней к гостеприимным дверям «Гарцующего Пони».

Ничего не изменилось в знакомой зале, и даже народ, как сперва показалось Фолко, был тот же, что и в тот злополучный вечер, — не хватало лишь людей в зелёном. Немало было выпито пива и спето песен; гномы то и дело затягивали своё знаменитое «За синие горы, за белый туман», люди, в свою очередь, начинали «Сидел король в тот вечер одиноко», и лишь когда сгустился вечер, хоббиту удалось незаметно ускользнуть и отправиться туда, где, как он безошибочно определил, его ждали. Он пошел в лавку Пелагаста.

Окна лавки были темны, но, когда Фолко негромко постучал в дверь, она неожиданно легко распахнулась. Он ступил в чёрный проём.

— Дверь за собой запри, — раздался спокойный знакомый голос, и Фолко увидел впереди себя слабый, дрожащий огонек свечи и в его скупом свете — склонённого над книгой человека. — Обойди там, справа…

Хоббит осторожно приблизился. Пелагаст поднял на него свой единственный глаз, и Фолко невольно вздрогнул. Глаз казался бездонным чёрным колодцем, на дне которого, подобно тусклому огоньку, билась непонятная прочим мысль. Упавшие на древние страницы руки Пелагаста казались сухими ветвями дрока, плечи и грудь утопали во тьме, слабые отблески света падали на рассечённые морщинами щеки.

— Садись сюда, на лавочку, — продолжал Пелагаст. — Я давно жду тебя. Рассказывай всё по порядку. Не бойся сбиться: что нужно, я переспрошу.

— Но… кто ты? — выдавил из себя хоббит, только теперь сообразив задать сидевшему против него этот самый простой и естественный вопрос. — О тебе мне говорил сам… — Он осёкся, вовремя вспомнив, что всё привидевшееся ему может быть и простым сном.