– Вы тот самый злой капитан-инструктор, который поджаривает и мучает моего бедного двоюродного брата Карима не реже трех раз в день.

– Что? – Лочарт чувствовал, что никак не может сосредоточиться. – Кого?

– Вон он. – Она показала рукой в другой конец комнаты, где стоял молодой человек в гражданском и улыбался им; Лочарт не узнал в нем одного из своих учеников; молодой иранец был очень красив, с темными курчавыми волосами, темными глазами, и хорошо сложен. – Мой любимый двоюродный брат Карим Пешади, капитан имперских иранских ВВС. – Она снова повернулась к Лочарту; длинные черные ресницы. Его сердце опять куда-то провалилось.

Ради всех святых, возьми себя в руки! Что с тобой такое творится, черт подери!

– Я… э-э… ну, я стараюсь не поджаривать их, если только… э-э… если только они этого не заслуживают… Это лишь для того, чтобы спасти им жизнь. – Он постарался вспомнить, насколько успешно проходил курс капитан Пешади, но ничего не вспомнил и в отчаянии перешел на фарси: – Но, ваше высочество, если вы удостоите меня редкой чести, если вы останетесь и поговорите со мной и окажете мне благоволение, назвав свое имя, обещаю, что я… – Он замолчал, подыскивая нужное слово, не нашел его и вместо него выпалил: – Я буду вашим рабом до конца дней и поставлю его превосходительству вашему кузену наивысшие отметки на экзамене, выделив его перед всеми остальными!

Она в восторге захлопала в ладоши.

– О ваше достопочтенное превосходительство, – ответила она на фарси, – его превосходительство мой двоюродный брат не сказал мне, что вы говорите на нашем языке! О, как прекрасно звучат эти слова, когда вы их произносите…

Почти вне себя, Лочарт слушал ее чрезмерные комплименты, которые были общепринятой нормой на фарси, слышал, как сам отвечает в том же духе, благословляя Скрэггера, который столько лет тому назад сказал ему, когда он начал работать на «Шейх авиэйшн», демобилизовавшись из Королевских ВВС в 1965 году: «Ежели хочешь с нами летать, приятель, то давай учи фарси, потому как я точно учить его не собираюсь!» Впервые Том осознал, насколько совершенным был этот язык для любви, для нюансов и недомолвок.

– Меня зовут Шахразада Пакнури, ваше превосходительство.

– Значит, ваше высочество все же вышли из «Тысячи и одной ночи».

– Ах, я не смогу поведать вам ни одной занятной истории, даже если вы поклянетесь, что отрубите мне голову. – Потом по-английски, со смехом: – По сочинениям у меня были самые плохие отметки в классе.

– Не может быть! – тут же произнес он.

– Вы всегда так галантны, капитан Лочарт? – Ее глаза дразнили его.

Он услышал свой голос, говоривший на фарси:

– Только с самой красивой женщиной, какую я когда-либо видел в своей жизни.

Ее лицо залила краска. Она опустила глаза, и он в ужасе подумал, что все испортил, но, когда она снова посмотрела на него, ее глаза улыбались.

– Благодарю вас. Вы делаете старую замужнюю женщину очень счас…

Он уронил свой бокал, чертыхнулся, поднял его, извинился, но никто, кроме нее, не заметил этой неловкости.

– Вы замужем? – вырвалось у него, потому что это не пришло ему в голову, но она, конечно же, должна была быть замужем, да и в любом случае он сам был женат, его дочери уже восемь лет, и какое он имел право расстраиваться? Бог мой, ты ведешь себя как сумасшедший! Ты совсем рехнулся.

Потом к его глазам вернулось зрение, а к ушам – слух.

– Что? Что вы сказали? – переспросил он.

– О, я сказала, что была замужем, то есть я буду замужем еще три недели и два дня, и что Пакнури – это фамилия моего мужа. Моя собственная фамилия Бакраван… – Она остановила официанта, выбрала бокал вина с подноса и протянула ему. Опять слегка нахмуренные брови. – Вы уверены, что хорошо себя чувствуете, капитан?

– О да, да, вполне, – быстро произнес он. – Вы говорили, Пакнури?

– Да. Его высочество эмир Пакнури был таким старым, пятьдесят лет, друг моего отца, и отец и мать подумали, что было бы хорошо, если бы я вышла за него замуж, и он дал свое согласие, хотя я тощая, а не пышная и желанная, сколько бы я ни ела. Как угодно Богу. – Она пожала плечами, потом просияла, и мир, казалось, вновь наполнился для него светом. – Разумеется, я согласилась, но только при условии, что, если замужняя жизнь после двух лет мне не понравится, наш брак будет расторгнут. Так вот, когда мне исполнилось семнадцать, мы поженились, и мне это сразу же не понравилось, и я все плакала и плакала, а потом, поскольку после двух лет детей не было, как и после еще одного года, на который я согласилась, мой муж, мой господин, с благодарностью согласился развестись со мной, и теперь он, слава Богу, готов жениться снова, а я свободна, но, к сожалению, уже такая старая и…

– Вы вовсе не старая, вы такая же юная, как…

– Да нет же, старая!

Ее глаза лукавили, и она притворялась расстроенной, но он видел, что на самом деле это не так, и словно со стороны смотрел, как он беседует с ней, смеется вместе с ней, потом приглашает ее двоюродного брата присоединиться к ним, цепенея от ужаса при мысли, что он и есть ее подлинный избранник, болтает с ними, узнает, что ее отец – видный базаари[21], купец, что ее семья большая и космополитичная, с большими связями, что ее матушка больна, что у нее есть братья и сестры, что училась она в школе в Швейцарии, но только полгода, потому что очень сильно скучала по Ирану и по домашним. Потом они вместе ужинали, он был счастлив и любезен, даже с генералом Валиком, и это был лучший вечер в его жизни.

Когда он ушел в ту ночь, то отправился не к себе домой, а свернул на дорогу в Дарбанд в горах, где было множество кафе в окружении прекрасных садов на берегах быстрой реки, с креслами, столиками, диванами, покрытыми толстыми коврами, где можно было отдохнуть, или поесть, или поспать; некоторые из них стояли на переброшенных через речку помостах, чтобы вода струилась под вами, журча и тараторя. Он лежал на таком диване, глядя на звезды, зная, что изменился, зная, что сошел с ума, но понимая, что нет такого препятствия, которое бы он не преодолел, нет таких мук, которые бы он не вынес, чтобы жениться на ней.

И он добился своего, хотя пройденный им путь был жесток и тяжел и много раз у него вырывался крик отчаяния.

– О чем ты думаешь, Томми? – спросила она его сейчас, сидя у его ног на красивом ковре, который был свадебным подарком от генерала Валика.

– О тебе, – ответил он, любя ее, чувствуя, как ее нежность прогоняет все его заботы.

В гостиной было тепло, как и во всей их огромной квартире, комната мягко освещена, портьеры задернуты, многочисленные коврики и подушки в беспорядке разбросаны по всему полу, дрова весело трещали в камине.

– С другой стороны, о тебе я думаю все время!