Примерно поколение назад люди думали, что возможно усовершенствовать условия нашей коммуникации. DIY-импульс объединил панков, гиков и предпринимателей. Радикальную утрату иллюзий после Сноудена можно считать секуляризованной версией открытия в XIX веке того, что Бог мертв. Однако церковное осуждение сегодня является по своей природе не технологическим. Нас не выгоняют из сетей, не конфискуют смартфоны и планшеты. Ни рост цензуры, ни продвинутые технологии фильтрации, о которых мы едва догадываемся, не являются ключевой проблемой. Блокировки можно обходить, и мы в состоянии обеспечить себя слоями шифрования. Проблема намного глубже: разоблачения АНБ дали волю экзистенциальной неопределенности, которая наступает с осознанием того факта, что «все, что вы скажете, может быть и будет использовано против вас». Долгосрочные последствия такого радикального разрушения неформального общения еще неизвестны. Станет ли коммуникация онлайн более формальной? Будет ли меньше троллей? В общем, возникнут или нет новые культуры конфликта и будут или нет они подавлены?

Что значит отлучать и быть отлученным? Нас сейчас никто не отлучает от сообщества единоверцев. Скорее, мы сами удаляемся, потому что всеобщее возбуждение иссякло. Наше недовольство говорит нам, что пора двигаться дальше. Многие ощущают социальное давление Facebook и Twitter и уходят, или же затихают, боязливо оставаясь наполовину залогиненными в этой «культуре участия» и ее тихом кошмаре присутствия. Когда сообщество становится товаром, то нас не должно удивлять, что мы так быстро выгораем на этих платформах и покидаем их, как в случае с безопасной альтернативой Facebook – Ello.

Социальные медиа без своего полного либидинального драйва являются смертельно утомительной рутиной. Они кажутся работой, но работой на кого? Веселая диалектика анонимного вуайеризма и селфи-экзгибиционизма все еще управляет социальными медиа, но она весьма вероятно когда-нибудь заглохнет. Когда эта продуктивная пара станет рутиной, то число пользователей начнет падать и будет дан старт массовой миграции на новую платформу. Такая логика перешла к социальным медиа от e-mail и ссылок. Что произойдет, когда ретвиты и лайки перестанут быть привлекательными, а безумное круглосуточное помешательство станет бессмысленным? В определенный момент стало ясно, что недостаточно просто фолловить и иметь фолловеров. Если нет коммуникации, то фолловинг остается пассивным и невидимым действием, а отказ от коммуникации равен социальной смерти. Однако тот кризис, который был порожден разоблачениями Сноудена, – он совсем иной природы. Если отправлять электронные письма в пустынное и безмолвное киберпространство – это смерть, то господство безмолвного Большого Другого – это ад.

Рождается консенсус на тему того, что «интернет сломан» и его надо чинить. Для гуглов и фейсбуков все сложнее вернуться к привычным делам. В этот исторический момент стратегически важно прислушаться к голосам технически подкованных публичных интеллектуалов. Славой Жижек, несмотря на все свои недостатки, может всегда поднять важные вопросы, когда дело касается таких сюжетов, как Pussy Riot, Оккупай Уолл-стрит, Сноуден и демонстрации в Боснии. Однако если надо напрямую затронуть (новые) медиа, то он неизбежно сваливается в киноанализ родом из 1980-х. Джоди Дин, анализируя блоггинг и «коммуникативный капитализм», справляется с задачей гораздо лучше. В эру Сноудена появляется новое поколение исследователей интернета, на этот раз с корнями в социальных науках, которые, с одной стороны, подчеркивают важность количественного анализа и больших данных, а с другой – «цифровой этнографии». Эти исследователи затрагивают целый ряд вопросов, важных для темы «медиа и общество», при этом сторонясь теории, которую десятилетиями разрабатывали гуманитарные науки. Они спрашивают, почему теория так важна? В конце концов, это просто текст. Но сила и потенциал теории заключаются как раз в ее возможности путешествовать между контекстами и континентами, организаторами и практиками. И в отличие от результатов исследований, опубликованных в журналах с закрытым доступом, она с меньшей вероятностью застрянет в тисках одной-единственной дисциплины.

В целом очевидно, что говорить правду в глаза власть предержащим стало непривычно – и не потому, что исследователи стали более конформистскими, а потому что уже давно нет консенсуса насчет того, как надо выражать несогласие, придавать ему медиаформу и организовывать борьбу. Распространение новых веб-сайтов, блогов, платформ социальных медиа и открытых и закрытых онлайн-журналов оказалось таким быстрым, что стало непонятно, как вообще представители академии могут менять публичный дискурс. Радикальная утрата иллюзий сегодня также указывает на необходимость пересмотреть роль теории. Как и в большинстве стран, в США теория медиа слабо представлена институционально, и тот факт, что большинство критиков интернета не являются известными академическими исследователями (Карр, Ланье, Кин, Морозов, Паризер и другие), говорит о многом. Можно отметить также исчезновение программ и фестивалей медиаискусства. Нетрудно заметить, что победителем оказался традиционный формат фильмов и телевизионных программ. Digital Humanities тут ничем не помогут, как и Communication Science со своим прикладным знанием для пиара. В этом контексте может быть нам и правда стоит вернуться к классике и усмотреть в греческих богах аллегорию «веры» в теорию медиа.

Переход к постмедиа приводит к тому, что теория ретируется, освобождая место непригодным для критики инструментам и методикам, которые с радостью используются актуальными социальным науками, ищущими новое поле для оплачиваемой деятельности. Digital Humanities – это прагматичная, но все равно отчаянная попытка предотвратить исчезновение гуманитарных наук, которая, кажется, только уводит взгляд в сторону. Все-таки цифровые возможности – это не единственное средство привлечь внимание у таких сужающихся дисциплин, как история, философия и литература. Кроме того, задачей теории медиа не является создание инструментов для визуализации, которые докажут пользу идей конкретных исследователей. Будьте уверены, что волна Больших данных скоро пройдет, тогда как сходные проблемы останутся: подчинение всего количественной логике будет тихо продолжаться на заднем плане. Между тем исследования интернета остаются наедине с кризисом теории. Ситуация напоминает ту, что отмечал Никлас Луман в начале своей работы «Социальные системы», когда говорил, что «эмпирические исследования, в целом действительно успешные, увеличили наши знания, но не привели к единой социологической теории» [340]. В итоге, продолжает Луман, «те, кто интересуется общей теорией, обращаются преимущественно к классикам. В таком случае задача сводится к тому, чтобы открывать, интерпретировать, рекомбинировать уже имеющиеся тексты. Полагают уже имеющимся то, что не могут создать самостоятельно». Как предотвратить такую ситуацию в исследованиях интернета? [341]

Зачем вдалбливать наши спекулятивные, критические или прагматические понятия, если все равно есть метавласть, которая за всем присматривает? Зачем планировать заговор среди бела дня? Нам не нужен Второй Бог [342], как спели бы Pink Floyd. Настало время множественных версий и локаций Большого брата, и оно будет продолжаться, если мы не найдем смелости разобрать его техническую инфраструктуру. Мы должны разрабатывать диссидентское знание того, как опускать на землю дроны, обнаруживать сенсоры, взламывать серверы,