важно двинуть обсуждение еще дальше и максимально внимательно всмотреться в организационное измерение этого предприятия.

Сегодня существует много клонов Wikileaks, и только некоторые из них способны выжить, как, например, Balkan Leaks и Global Leaks. Все еще продолжаются дебаты о том, как лучше построить функциональные каналы для анонимного слива документов. Из-за культа личности Ассанжа, Wikileaks – это негативная ролевая модель. Здесь можно вспомнить его впечатляющую историю провального сотрудничества и ссор, не говоря уж о типичной для хакеров непонятной гендерной драме, которая привела его к бессрочной прописке в посольстве Эквадора в Лондоне. Помимо дебатов об управлении нам нужно лучше понять, что в данном контексте подразумевает сама модель сети. В Wikileaks, например, так и не решились на создание национальных отделений внутри государств или на территории конкретных языковых сообществ.

Идея управлять такой глобальной агитсетью, о которой пишет Жижек, кажется привлекательной благодаря своей малозатратной и гибкой природе. Но небольшой масштаб «организации из одного человека» типа Wikileaks затрудняет разнонаправленное лоббирование и создание новых коалиций. Существующие сети национальных защитников сетевых прав должны играть здесь важную роль, однако пока этого не происходит. Требуется обсуждение того, почему организации по защите цифровых прав вроде Electronic Frontier Foundation, European Digital Rights или German Chaos Computer до сих пор не провели привлекательную кампанию, в рамках которой художники, интеллектуалы, писатели, журналисты, дизайнеры, хакеры и прочие неформальные специалисты могли бы, несмотря на все различия, координировать свои действия. Этот же вопрос можно адресовать Transparency International и профсоюзам журналистов. Потенциальные участники таких инициатив обитают в интернете, так что существующим организациям становится сложно защищать их новые формы активизма и взаимодействовать с ними. Разоблачения Сноудена предоставили возможность создать новый альянс, в этот раз координирующийся Гленном Гринвальдом, Лорой Пойтрас, Джейкобом Эпплбаумом и другими, кто работает вместе над анализом и публикацией документов через Западную мейнстримовую прессу: от The Guardian до Der Spiegel.

И хотя популярные социальные медиа почти автоматически гарантируют возможность увеличить масштаб и охват той или иной сетевой инициативы, их проблемы также прекрасно известны: безопасность коммуникации (внедрение, слежка, намеренное пренебрежение приватностью), логика и структура коммуникации (микрочаты среди друзей вместе с уведомлениями для подписчиков облака), и экономика «свободного труда» (пользовательские данные, или «социальное производство стоимости»). Архитектура социальных медиа провоцирует пассивно-агрессивное поведение. Пользователи с безопасной дистанции наблюдают за тем, чем занимаются другие, при этом постоянно подстраивая уровень своей зависти. Легко здесь можно только апдейтить свой профайл и рассказывать миру о том, что же ты сейчас делаешь. В этой культуре шеринга мы можем лишь выставлять на обозрение нашу виртуальную эмпатию. Организованные сети радикально порывают с логикой апдейта и наблюдения и переключают внимание с рассеянных сетей на конкретную коллективную работу.

Автономия, самоорганизация и коллективная собственность – вот те ценности, которые в конечном счете поддерживают нас на плаву в эти не лучшие из дней и дают возможность сохранить этос гостеприимства для будущих поколений. Однако мы также знакомы со скукой, повторением и рутиной, наступающими тогда, когда менеджмент альтернативных пространств превращается в цель-в-себе, после чего разложение становится неминуемым. Редизайн пространств, ставших предметом спора, оказался неподходящим ответом на стоящие перед нами проблемы. Практичные реновации часто подают как самый лучший способ справиться с нашими повседневными бедами, однако это не так. За последние 10–15 лет мы столкнулись с изменением «социального» как такового. Нужны ли коллективные пространства в эпоху, когда люди не особо стремятся собираться вместе? Когда покидаешь замкнутый мир политики идентичности и нигилизма, то вырисовывается целый ряд новых проблем. Если художник в основном работает за компьютером, то как будет выглядеть мастерская будущего? Как включиться в обсуждение разработок альтернативных валют? Почему библиотеки и кофейни так популярны в эпоху, когда никто вроде бы не должен ничего читать, а книжные магазины закрываются один за другим? Следуя за Ричардом Сеннеттом, Бернаром Стиглером и Питером Слотердайком, мы можем спросить себя, что будут представлять собой будущие ремесла, не погруженные в ретроромантику? Какими будут субверсивные профессии будущего? Можно ли двинуться дальше призывов к устойчивому развитию [327] и полностью соединить цифровое и социальное внутри ткани городов? Можем ли мы создать альтернативы моделям Uber, Airbnb и офисам в Starbucks? Как придумать новые формы продуктивности, которые бы преодолели макджоб-модель, господствующую в нашей лежащей в руинах сервисной экономике?

Пора перестать любоваться распадом самоуправляющегося мира, избавиться от хандры и депрессии, в которую нас ввергают останки прошлых субкультур, и поставить вопрос о переустройстве социального. Покажите нам ваш дизайн-проект. Как должна выглядеть коллаборация? Что значит распределенное и федеративное устройство? Для всего этого нам нужно сделать радикальный и для многих неприятный шаг: признать, что сегодняшнее социальное является техническим. И хотя политэкономические выкладки дают интересные результаты (прекарность, сокращающийся средний класс, глобализация бедности и труда), с организационной точки зрения важно разобраться с медиаформатами и архитектурами сетей.

Вопрос стоит в создании организационных форм, которые бы работали на заднем плане и не были бы перенасыщены политическими событиями. Если массовые кристаллы, ленинистские ядра партии, троцкистские ячейки и другие авангардные социальные формации больше не являются причиной событий, то не помешало бы вообще избавиться от привычки рассуждать в терминах причины и следствия. Спектакль с его самосгенерированной интенсивностью аффекта работает против темпоральности организации. Сложная и замутненная координация между разными уровнями и интересами не может соревноваться с распространением мемов в реальном времени. Организованные сети растут в ответ на универсальные решения алгоритмов. Мы организуемся, протестуя против агрегации, мультипликации и масштаба. Нам нужна сериальность, а не масштаб, поэтому мы по своему желанию отказываемся от виральной модели социальных медиа. В ее рамках становится неизбежным как IPO, так и волна негативной реакции на него (Термидор эры доткомов, когда компании выходили на IPO через несколько месяцев после создания). А после распродажи менеджмент становится подконтрольным и начинается первая волна увольнений. Сколько негативных последствий IPO вы сможете преодолеть до того момента, когда у вас не останется друзей? Пожалуй, немного. Все чаще и чаще движения избавляются от института лидерства – и при этом процветают.

Если взглянуть на недавние протесты, то мы видим всплески активности в социальных медиа. От Тахрира до Таксима, от Тель-Авива до Мадрида, от Софии до Сан-Паоло, до Black Lives Matter в США – все эти протесты объединяют пики коммуникации, которые после первоначального воодушевления быстро сходят на нет. Это такое общество события, которое подпитывается фестивальной экономикой. Существует также занятный фидбэк между срочностью события и 24-часовым новостным циклом мейнстримовых медиа. Как только из спектакля выудили весь контент, достойный новостей,