Не признавал он и дня рождения Виктории, и дней рождения сына, а потом дочери, и уж конечно дня Восьмое марта, который вообще презирал.

Восьмого марта и вышла у них окончательная размолвка.

Трения и разлады начались и раньше, но мне, господа спонсоры и инвесторы, не хочется утомлять вас житейскими подробностями, которые вопреки Л.Н. Толстому одинаковы не только в счастливых семьях, но и в несчастливых тоже. Впрочем, где-то я об этом уже говорил. Или даже не я. В воздухе витает.

Викторию с утра поздравили лично, по телефону и по интернету дети, папа, мама, сотрудники, одноклассник, безответно любящий ее всю жизнь, поздравили все, кроме Емельянова. Он же ее поздравил еще в конце февраля, когда была первая оттепель, когда солнце выглянуло вдруг по-весеннему и легкий пар поднимался ввысь от подоконника, на котором подтаивал снег.

— Будем считать сегодняшний день днем женщины и весны, что одно и то же! — красиво сказал он, вручив Вике банку маринованных грибов. Вика обожала маринованные грибы, а Емельянов считал, что дарить надо не то, что якобы красиво, а на самом деле часто бесполезно, а то, что человек любит, пусть это и не кажется эстетичным: чем плохи те же маринованные грибы? Одному другу он вообще подарил на сорокалетие десять банок кильки в томате, так как тот постоянно твердил о своем пристрастии к этим неприхотливым консервам. И тот оценил, не обиделся, даже хохотал. А Виктории Емельянов однажды торжественно преподнес батон хлеба, восторгаясь и сказав, что в булочную только что привезли горячий хлеб, он поднес его к лицу, ощутил несказанный запах, подумал, что этот запах лучше всяких духов или экзотических фруктов, это запах самой жизни, вот он и поспешил подарить любимой жене дух жизни; Виктория приняла, кивнув и отвернувшись — тогда она еще не готова была открыто объявить Емельянову, что он достал ее своей оригинальностью и своими восторгами.

А в этот день оказалась готова.

И сказала Емельянову:

— Вот что, Емельянов. За весенние слова и грибы в феврале тебе, конечно, спасибо. И за то, что ты меня с Восьмым марта, как обычно, поздравишь еще пару раз в июле и в сентябре. Но. Но послушай меня, Емельянов. Женщине иногда хочется, чтобы у нее было все, как у людей. Ей хочется получать подарки и поздравления не тогда, когда это взбредет в голову мужчине, а тогда, когда подарки и поздравления получают все женщины! Вот такая я банальная натура! Я хочу цветов в свой день рождения и в день Восьмое марта, я хочу шампанского на Новый год, а не пятнадцатого декабря, как в прошлый раз, когда ты решил устроить нам сюрприз и поволок нас в двадцатиградусный мороз в парк, где ты нарядил елку, чтобы сделать нам сюрприз, и прыгал вокруг нее, как идиот, считая, что мы тоже должны радоваться. Ты хвастаешься тем, что любишь делать из обычных дней праздники — не надо! Обойдусь! Мне не надо поздравлений с днем женщины и весны, что по твоим словам одно и то же, двадцать третьего февраля, четвертого июля и еще десять раз в году, я хочу этого один раз — Восьмого марта. Как все. Ты понял?

— Понял, — сказал Емельянов.

— Поздно, — сказала Вика. — Я не могу больше с тобой жить. Прости.

Конечно, господа спонсоры и инвесторы, вы бы сразу начали выяснять, как, что и почему. Нет ли любовника? Что не устраивает? Почему, видите ли, не могу жить? Кто дал право говорить такие глупости? Чего тебе вообще, дуре, еще надо? И т. п.

Но Емельянов, как и всякий потомственный интеллигент, да еще и умный человек, знал: нельзя мучить женщину, выясняя причины, почему разлюбила. Во-первых, этих причин может оказаться слишком много. Во-вторых, их может вообще не оказаться, а разлюбила — и все. В-третьих, еще неизвестно, разлюбила ли. Наивно считать, что женщина хочет сказать именно то, что говорит. Однако, если начать допытываться, если попытаешься уличить женщину в нелогичности, она, объясняя и доказывая тебе, что все продуманно, сама в это поверит — и тогда бесповоротно. Никакой надежды.

Поэтому Емельянов молча ушел. В начале было сказано, что жена ушла, но это всего лишь выражение, речевой оборот, обозначающий, кто был инициатором.

Он ушел, хотя и навещает семью.

И надеется.

И напряженно думает.

С одной стороны, ему очень дорога Вика.

С другой, он сам себе тоже дорог. Вы представьте: всю жизнь выстраивать по определенным принципам — и вдруг в одночасье отказаться от них? Стать таким, как все, смириться?

Тяжело.

Он думает, он страдает — впереди очередной Новый год и надо решить, поздравить ли с ним детей и жену тридцать первого декабря, в полночь, или все-таки тогда, когда душа почувствует, что Новый год действительно настал. (Обычно это чувство запаздывает и появляется где-то в феврале, марте, даже в октябре. Однажды появилось лишь через год, ровнехонько в двенадцать ночи тридцать первого декабря — и это был единственный раз, когда, когда Емельянов, уподобляясь всем, живущим в одном с ним часовом поясе, воскликнул: «С Новым годом!» Тут же пояснив, правда, что он имеет в виду прошлый год, после чего дети как-то странно засмеялись, а жена вдруг заплакала. Емельянов тогда решил, что от счастья).

Такая вот история.

А мораль, господа спонсоры и инвесторы, следующая. В России всегда очень высоко ценилась оригинальность, учитывая, что государством она традиционно не только не приветствовалось, но и была гонима. И мы, любящие оригинальность, считаем, что быть не такими, как все, хорошо. Так вот слушайте: не всегда. Быть не такими, как все, хорошо лишь в хорошем смысле слова, а в плохом смысле слова — плохо.

Нет, это туманно, давайте проще.

Проще: выпендривайтесь, оригинальничайте, дарите своим любимым цветы и маринованные грибы когда попало, удивляйте их сюрпризами и подарками, будите их в четыре утра, чтобы прочесть только что сочиненные стихи, будьте неожиданными, парадоксальными, непредсказуемыми…

Но в день Восьмого марта, в день рождения любимых, в день юбилея — будьте как все. Все пьют поют и кушают — не выламывайтесь, пейте, пойте и кушайте. Даже если трудно. Даже если нет настроения. Даже если не очень любите своих любимых. Скрепив сердце и стиснув зубы — радуйтесь. Быть не как все, знаю по себе, трудно. Но быть как все, когда это надо не вам, а любимому человеку, еще труднее.

Но этим-то и проверяется, говоря высокопарно, любовь.

Емельянов приехал в город своей молодости, потому что давно там не был.

Все мы, господа лакеры и лузеры или, говоря по-русски, инсайдеры и аутсайдеры, или, если совсем правильно, успешники и неуспешники, время от времени любим посещать места, где нас помнят такими, какими мы были, чтобы показать, какими мы стали, и узнать, видны ли в нас перемены к лучшему.

Емельянов обычно в первый день никому не звонит. Он приезжает утром, радует собой заждавшихся папу и маму, а к вечеру идет гулять по центральным улицам и обязательно встречает кого-то из знакомых — это всегда неожиданно и радостно. Предупрежденный человек уже готов увидеть твои изменения, он их ожидает, он припасает добрые речи по поводу того, как ты выглядишь, надеясь на ответную доброту. А тот, кто не ожидал тебя увидеть и застигнут врасплох, он выражает свои эмоции непосредственно. Лет восемь назад, когда Емельянов был бодр и свеж, выспался в поезде, оставил дома жену и детей в добром здоровье, бывшая его сокурсница, наткнувшаяся на него в толпе, невольно ахнула: