Голову окутывал туман, она растворялась в нем. Не могла встряхнуться и сосредоточиться. В темноте не было ничего, за что можно зацепиться. Говорить она не могла, двинуться тоже. Земля под ней раскалилась. Кажется, Вивиан скрестила пальцы.

* * *

Перебирая вещи в ее рюкзаке, Говард вдруг замер. Прежде чем убрать руки или остановить себя, он знал, что они изумрудные, гладкие и мягкие. Представил, как они плотно облегают изгибы ее тела. И услышал голос Митчелла, его низкий хриплый смех: «Ну, Холт, гребаный извращенец! Считай, тебе удалось залезть в трусики к моей жене».

* * *

Он стоял перед дверью, поднеся к ней обветренный кулак. «Глупо», – подумал он, без стука открыл дверь и вошел.

Она лежала, подтянув колени к груди.

Некоторое время Говард не двигался с места, пытаясь понять: дышит она или нет? Что он будет чувствовать, если нет? Будет ли чувствовать хоть что-то?

Наконец, поставив поднос на пол, приблизился к ней, не отводя от нее глаз, которым было лет сто. Коснулся ее плеча – то же самое, что положить руку на решетку печи.

Она что-то невнятно пробормотала.

Чувство облегчения было неожиданным и невообразимым. Говард выпрямился. Стоял очень прямо, его глаза потемнели, к нему вернулись часто посещавшие его мысли.

– Уходи, – сказал он себе с какой-то нервирующей серьезностью. – И все вновь станет простым и понятным. То, что произошло в «Хорслейк Инн», – полная хрень. Иначе потом не сможешь уйти.

– Дэн? Ты больше не бросишь меня в темноте?

Он знал, что она обращалась не к нему, но…

К черту.

Говард поднял Вивиан на руки и вынес из комнаты. Дверь с внутренней лестницы в Розовую гостиную он распахнул плечом.

* * *

Он отнес ее наверх, положил в кровать, разул и укрыл одеялом. Она сильно дрожала. Спустя несколько минут вернулся с водой и таблетками, просунул руку ей под плечи и, поддерживая ее голову другой рукой, приподнял. На простынке и подушке остались крупинки подвальной земли. Его взгляд блуждал по ее лицу. Вообще-то Говард не мог оторвать от нее глаз. Он подумал, что его сердце сейчас выскочит из груди.

Сев на кровать, он положил ее голову себе на плечо и поднес бутылку к ее губам. Она и не думала пить.

Нет, так не получится.

Прижимая ее к себе, Говард с сухим щелчком извлек таблетку из блистерной упаковки. Вивиан открыла глаза и посмотрела на него с расстояния в пять дюймов.

Митчелл заблуждался. Во время ссор она не могла смотреть на него как на пустое место… Даже на него. Дело не в ней, а в гневе, повисшем на его шее. В гневе, который заставлял его отворачиваться. Много ли можно увидеть, отвернувшись?

– Привет, – сказал он.

Привет? Серьезно?

– Дэнни?

Ее голос был тихим и неуверенным, и он чувствовал, что она одновременно дрожит и сгорает.

– Вивиан, помоги мне.

– Где я?

Он открыл ей рот, вложил в него таблетку, вновь поднес бутылку к ее губам. Она облилась, но горло дернулось.

– Меня все-таки утащили лисы, – вздохнула Вивиан.

Говард осторожно опустил ее и укрыл, длинные локоны разметались по подушке, совсем как он себе это представлял. Только здесь не было солнца, а в свете лампы ее волосы казались темно-каштановыми – почти такими же темными, как его собственные.

* * *

Он вернулся через два часа. Жар прошел, она спала, перевернувшись на бок и подложив ладонь под щеку. Ее лицо было спокойным, будто глубокая вода в предвечернем сумраке, а рот приоткрыт, и она слегка посапывала.

Теперь Говард знал наверняка: он не сможет. Что вынудило его думать иначе? Митчелл, которому предназначались ее крики. Но теперь это касалось их обоих. Ее крики причинили бы боль и ему. Возможно, более сильную, чем та, которую причинил ему Митчелл. Не исключено, что ничего сильнее этой боли он еще не знал.

Когда умирала мать, он чувствовал бессилие и ярость. Когда Вуд впервые избил его до полусмерти, он почувствовал готовность убить его. А рядом с ней это был страх, от которого сводит живот. Страх, что он не сможет прикоснуться к ней, не вызвав в ней отвращения. И страха.

Что, если?..

Говарду вдруг захотелось, чтобы она увидела в нем того, кем он являлся на самом деле. Кем же? Был он кем-то еще, помимо специалиста своего дела, чье дело – убивать? Всегда было что-то, что замедляло его сердцебиение, делало его глаза холодными, а движения – точными.

Вот только рядом с ней его сердце колотилось с необыкновенной силой.

Спускаясь по лестнице на первый этаж, он смотрел в темноту, но его мысли были заняты ею. И, конечно, страхом, что, быть может, он уже не сможет выбросить ее из головы.

* * *

Из темноты накатывал голос, словно прибой на отутюженный берег, выбрасывая на него плавник и дохлую рыбу. Клочья пены несутся по песку… Бесконечный грохот воды. Прилив-отлив. Ясность-выпивка-ярость-похмелье. Прибой и темнота.

– Как я выжил? Я сказал, что заглянул в лицо своей боли. Это не вся правда. Я был напуган. И зол. На тебя. Страх и злость, потом – ежесекундный, ежечасный труд. День ото дня, неделя за неделей, месяц за месяцем. Сквозь боль, которая не отпускает даже во сне. Которая не уйдет, когда кости срастутся и уплотнятся, когда образуется рубец.

Холодное шершавое прикосновение к рубцу на моей ноге.

Я поднял голову и уставился в кромешный мрак, учащенно задышав.

– Говард?

– Боль, от которой все тело покрывается испариной. – Холт провел пальцем по моему лбу и струсил пот мне на лицо. – Думаешь, ты знаком с болью? Ты всю жизнь бежал от нее, передавал ее тем, кто доверял тебе. В том числе своему личному божку – из зеленого стекла, с красными глазами. Вместо того чтобы признать ее и научиться с ней жить.

– Говард… Что…

– Ты, Вивиан или Зак? Ты должен выбрать, Дэнни. Но выбирай с умом. Потому что, сделав выбор, назад уже не отыграть. Ты, Вивиан или Зак.

– Что ты делаешь?

– Все эти годы ты провел в поисках ответа на вопрос, которого даже не знал. Вот он – вопрос: ты, Вивиан или Зак?

Я умолял его заткнуться, оставить меня в покое, но он не уходил. Пока мне не начало казаться, что страх сведет меня с ума. Страх смерти? Не совсем. Страх потерять контроль. Тело, липкое от пота, дышать невозможно… Что-то рвалось наружу. И я сделал свой выбор.

Холт произнес