Он говорил это, точно крутил какую-то заезженную пластинку – старую, сто раз уже выученную наизусть.

– Фома считает, что там, на аллее в парке, Ирму догнал Герман Либлинг, – сказал Мещерский.

Шубин сосредоточенно курил, потом кивнул: конечно, больше некому.

– А Наталья Куприянова в тот вечер была на танцплощадке вместе с вами?

Шубин смял сигарету в пепельнице.

– Была, – ответил он, – она ни одних танцев не пропускала. Любила это дело, помнится… Зажигать, жару давать. А что?

Мещерский не знал, как потактичнее спросить: «А вот что: была она вашей любовницей когда-то в прошлом, как все в городе говорят, или это тоже все миф?», но не представлял, как спросить такое после всех их бизнес-бесед.

– Я ее знал когда-то в юности, и довольно близко, – Шубин словно понял и решил ответить сам. Так, как считал нужным. – Она изменилась за эти годы до неузнаваемости. Ей многие говорили, что та жизнь, которую она ведет, не доведет ее до добра. Так, к несчастью, и вышло. И мне ее искренне жаль.

Когда Сергей Мещерский покинул мэрию, начал накрапывать дождик. Он пришел в Тихий Городок вместе с туманом, надвинувшимся со стороны Колокшинского водохранилища. В самом городе туман был не такой густой, как на окраинах и на дорогах, а вот дождик начал капать, капать, постепенно расходясь и усиливаясь.

Мещерский не знал, куда податься. Собственно, после беседы с Шубиным здесь можно было сворачивать дела, следующий организационный бизнес-этап надо было вести уже в Москве. Но… Это самое «но» не давало Мещерскому покоя. И еще что-то.

В дождливой мгле голубым неоном сияла вывеска «Салон красоты – СПА – Кассиопея». Под окнами салона был припаркован черный «БМВ». «Герман у сестры, – подумал Мещерский. – Черт, а может, попробовать действительно с ним поговорить? Хотя без Фомы этот разговор вряд ли состоится. А с Фомой опять кончится поножовщиной. Или, может, лучше мне не лезть, не соваться? Ну, встречусь сейчас с ним и что скажу: ты убийца? Глупо, нелепо и… и вообще… детский сад какой-то».

И тут он снова вернулся мыслями к Кире. О том, что она провела ночь в салоне, он и не подозревал, но знал, что она должна быть на работе. «Может, вспомнит еще что-то про Куприянову? Про тот ее звонок по телефону?»

Он направился к салону красоты. Возле машины Германа Либлинга перед дверями салона он увидел группу женщин под зонтами. Судя по всему, это были местные жительницы, и по виду вовсе не законодательницы мод и не завсегдатаи таких гламурных заведений – самые обычные пятидесятилетние гражданки из плеяды «махнувших на себя рукой». Они о чем-то возбужденно тараторили между собой вполголоса. В центре их токовища стояла полная краснощекая женщина в брюках, ветровке и с большой сумкой через плечо – такой, какую обычно носят почтальоны.

Женщина колебалась – это было видно по ее взволнованному лицу, а товарки ее явно подбадривали. Вид у них был озлобленный, недобрый. Наконец женщина решилась, поднялась по ступенькам и позвонила в дверь салона. Мещерский миновал это сборище, чувствуя на себе женские взгляды. В салон они вошли практически одновременно.

Кира была на своем рабочем месте – за стойкой. Мещерский этому обрадовался, но что-то во внешнем виде девушки его сразу смутило. Только приглядевшись, он понял, что Кира полураздета – клетчатые шортики и майка: так ходят дома, только-только поднявшись с постели, а не на работе, где полно посторонних. Волосы Киры были распущены, на лице было какое-то странное блаженное выражение – удовольствие, бесстыдство, восторг.

На лестнице стояла Кассиопея. Она тоже была полуодета, точнее, почти раздета: коротенькое кимоно из синего шелка было кое-как запахнуто и подпоясано. Опершись о перила, она смотрела вниз на…

Нет, не на Мещерского и не на женщину с сумкой почтальона, а на Марину Андреевну Костоглазову. Мещерский уже видел ее здесь однажды в салоне, правда, он не знал, что она жена прокурора. Он решил, что она клиентка салона, но что-то в ее облике, точнее, в выражении лица заставило его сразу в этом усомниться.

После того как номер в «Тихой гавани» был снят, а дорожная сумка спрятана в шкаф, Марина Андреевна и минуты не оставалась в гостинице. Отдала ключ на ресепшен и ушла в салон, следом за Либлингом.

– Вам что нужно? – неприветливо спросила она Мещерского.

– Я к Кире зашел, – он еще больше смутился под ее сверлящим взглядом.

В это время послышался громкий окрик женщины с почтальонской сумкой: «А я тебе говорю – немедленно домой!»

Возле ресепшен разыгрывалась странная сцена. Женщина с сумкой схватила Киру за плечо, грубо тряхнула:

– Кому говорю – домой, мерзавка!

– Пусти, мама! – Кира дернулась.

– Ты пьяная? Я тебя, дочь, спрашиваю – ты пьяная? – Мать Киры (весь Тихий Городок знал ее как Горелиху с местной почты) тряхнула ее сильнее. – Да что же это такое? Дома не ночевала, вид как у последней шлюхи… Да ты чем тут всю ночь занималась? Тебя в его машине видели. Что же это ты, с ним, да? Да ты знаешь, кто он такой, а? Что про него люди-то говорят?

– А, все ерунда. Е-рун-да! – Кира погрозила пальцем и покачнулась. На ногах своих длинных и стройных она держалась нетвердо.

– Пошли домой! – Мать, рассвирепев, попыталась схватить ее за волосы.

– Пусти меня! – Кира остервенело ударила ее по руке. – Чего ты ко мне пристала, я давно взрослая. Могу и буду делать, что хочу. И с кем хочу. И пошли вы все от меня! И Самолетов пусть убирается, я, может, из-за него вчера чуть не сдохла там… там…

– Что ты несешь? Совсем спятила? – Мать ее оглянулась на Марину Андреевну, словно ища помощи у жены прокурора.

– Вам лучше уйти отсюда, – сухо сказала та.

– И это говорите мне вы?

Марина Андреевна лишь пожала плечами.

– Последний раз говорю, мерзавка, идем домой, подумай, что в городе скажут. – Мать Киры бросила умоляющий взгляд на Мещерского. – Подумай о себе, ведь он же, этот твой… он же форменный живодер!

– Замолчите! – крикнула сверху Кассиопея. – Замолчите и убирайтесь отсюда! Не видите, что ли, она не хочет идти с вами, она останется здесь!

– Иди домой, мама. Я приду. Потом, позже. Может, сегодня, может, завтра. – Кира словно с трудом справлялась с речью.

Мещерский подумал – нет, она не просто пьяная, кажется, тут замешано и еще что-то, кроме алкоголя.

Мать Киры, сгорбившись, поплелась к двери.

– Вы от Фомы? – громко спросила Мещерского Кассиопея. – Он что-то хотел мне передать?

– Я не от Фомы, я просто… я вот к девушке по делу. – Мещерский почувствовал, как же он по-дурацки выглядит в этом косметическом мирке.