то, что назвала другую ведьмой. В Салеме женщина, про которую говорили, будто «она ведьма, а если еще и нет, то однажды ею станет, так что лучше уж повесить ее раньше, чем позже», подала в суд за клевету и выиграла дело [10]. Нередко в суде сталкивались двое мужчин, потому что один бросил обвинение в адрес жены другого. Муж Сюзанны Мартин, которую привлекли за колдовство в 1669 году, после ее процесса выиграл дело о дискредитации супруги.

Фрэнсис Нёрс в прошлом успешно судился из-за дискредитации и клеветы. Однако ничего не стал предпринимать в 1692 году, когда слишком велика была вероятность осечки. Теперь здесь главенствовал принцип Мэзера: «Если сосед избранного святого согрешил, значит, святой согрешил тоже». Не считалось позорным донести на своего односельчанина: в 1692 году лучше было обвинить, чем попасть под подозрение в соучастии. Недонесение о преступлении само по себе считалось преступлением [11]. Более того, выступая информатором, вы приносили пользу обществу. Злословие, раньше приводившее к искам о клевете, в 1692 году превратилось в обвинения в колдовстве.

И все-таки сомнение прокрадывалось в души. Через три дня после казни Бишоп Фипс встречался со своими советниками, в том числе с главным судьей Стаутоном. Им требовались какие-то ориентиры. В следующие несколько дней проходило совещание двенадцати священников. По итогам Коттон Мэзер подготовил совместное заявление, выпущенное 15 июня. Хотя тексты вроде бы приходили ему во сне, «Отчет по итогам совещания пасторов» [12] был продуманным документом из восьми пунктов, над которым он серьезно работал[82]. В двух пунктах Мэзер признавал масштабы бедствия и пел хвалебную песнь мудрому правительству. Еще два посвящались призывам к «исключительной осторожности». Он затрагивал процессуальные вопросы: в зале суда по возможности до́лжно обеспечить тишину и непредвзятость. Практики типа испытания касанием, уязвимые для «дьявольских уловок», должны проводиться осторожно. То же относилось и к «черному глазу», который ни в коем случае не следовало считать абсолютно надежным доказательством. Мэзер снова держался золотого стандарта английских авторитетов, Перкинса и Бернарда. Сейчас он звучал осторожнее, чем двумя неделями ранее в письме к Джону Ричардсу, перескакивающем с одного на другое.

В выражениях, которые наверняка очень тщательно выбирались, Мэзер напоминал судьям, что осуждение не должно строиться исключительно на призрачном свидетельстве, которое могут слышать только подвергшиеся чарам. Он говорил об этом раньше и будет настаивать в течение всего лета. Против подозреваемых в ведовстве необходимо использовать и другие соображения, «так как не подлежит сомнению и очевидно», что дьявол может обратиться невинным, даже добродетельным человеком. В исковерканном предпоследнем абзаце Мэзер задавался вопросом: можно ли было разрешить данную катастрофическую ситуацию, если бы суд вообще не брал в расчет эти показания? И наконец, с помощью размашистого «тем не менее» – этот оборот присутствует в каждом заявлении Мэзера того года на тему колдовства – он лихо разворачивается на 180 градусов. Его «очень критическая, исключительная предосторожность» через пять абзацев превращается в призыв к «скорому и решительному преследованию». Священники поддерживали судебное преследование тех, кто «вел себя возмутительно с точки зрения заповедей Божьих и нравственных законов английской нации, требующих поиска колдунов и ведьм». Однако при всех этих метаниях знаменитый пастор весьма однозначно высказался о двух вещах: во-первых, они имеют дело с чем-то экстраординарным; во-вторых, занимающиеся этим магистраты Новой Англии не менее экстраординарны. Наконец Мэзер несколько раз извинился за собственную непоследовательность.

Другие священнослужители выглядели более убедительно. В июне баптистский проповедник Уильям Милборн подал два прошения в Массачусетскую генеральную ассамблею. Он раньше некоторое время служил в Сако, штат Мэн, и, возможно, был возмущен случившимся с Берроузом. (Вообще, следовало остерегаться своих друзей. Защита Милборна могла вызвать подозрение, что Берроуз – баптист, а баптисты считались еретиками, почти такими же опасными, как квакеры.) «Несколько уважаемых людей с незапятнанной репутацией», указывал Милборн, сидят в тюрьме по обвинению в колдовстве [14]. Они совершили вымышленные преступления. Он призывал судей пренебрегать показаниями, способными ввести в заблуждение: есть чудовищный риск отправить на смерть невиновных. Милборн появился в приходе с дипломом юриста и опытом китобоя. Также он был известным нарушителем спокойствия из семьи нарушителей спокойствия, конфликтовавшим и с прихожанами, и с политическим руководством[83].

Фипс приказал арестовать Милборна – еще один показатель кризиса 1692 года: эти двое когда-то были союзниками, сообща готовили восстание против Андроса. 25 июня проповедника вызвали в суд, дабы он объяснил свои «крамольные, скандальные записки» [15]. За впечатляющие «рассуждения об устройстве государственного правосудия» судьи предложили ему выбор между тюрьмой и убийственным штрафом двести фунтов (в эту же сумму Коттону Мэзеру в свое время обошелся дом с участком). С тех пор о Милборне ничего не известно. Через два дня после его ареста – а к этому времени стало понятно, что священники в Новой Англии, может, и не согласны с магистратами, но полностью делегируют им право разбираться с колдовством – суд, назначенный для заслушания и решения, вызвал еще восьмерых подозреваемых.

Пуританский пастор с апокалиптическим образом мышления, назначенный короной прокурор, разрабатывающий план обвинения, и массачусетский фермер, задумавшийся о внезапной смерти своей коровы, – все они оказались заняты одним и тем же. Каждый включил «аналитический турборежим» с ускорением работы мозга и учащением пульса. Как разобраться в зловещем и необъяснимом, не избив собаку, которая только притворяется собакой, а на самом деле – ребенок? В поисках закономерности, которая где-то да должна была обнаружиться, каждый отважно шагнул в зону на стыке веры и паранойи, где не бывает совпадений и где имеется слабость к глобальным и смутно различимым проектам. И каждый сделал это так, как способен сделать только фундаменталист, прокурор или подросток, – с абсолютной уверенностью в том, что он неоспоримо, слепо прав.

Более никто из подозреваемых в колдовстве не мог сравниться с Бриджет Бишоп в сверхъестественной активности и пристрастии к чужим спальням. Зато кое-кого еще вполне реально было привлечь к ответственности за всяких желтых птичек, кошек и преследующих жертву волков. Пять признавшихся ведьм – в том числе собственная дочь – указали на Бишоп. Муж обратил внимание на странную отметину у нее на плече. Она вскармливала фамильяра своим пальцем. Ее имя появилось в дьявольской книжке. Она прилетела верхом на палке на пасторский луг, чтобы участвовать в «адском сборище» Берроуза. Томас Ньютон представил обвинительное заключение против салемской попрошайки Сары Гуд, с удовлетворением отметив, что показания околдованных жертв и признавшихся ведьм о шабаше совпали [16]. Ньютон полагался на собственное подробное описание дела Титубы, аккуратное и логически выверенное: Гуд посещала пасторский дом. И что-то бормотала себе