зрителей, и по крайней мере некоторые из околдованных девочек, и почти вся деревня. Явились и неожиданные гости. Некая салемская матрона видела, как дьявол помогал Джорджу Джейкобсу вскарабкаться на перекладину виселицы. Мэри Уолкотт тоже видела Джейкобса: он побил ее своими призрачными костылями. Члены суда были в это время в Бостоне на заседании совета при губернаторе.

Мы не знаем, какими были последние слова Бишоп, кто обвязывал юбки вокруг ее щиколоток и связывал руки за ее спиной, кто помогал подняться по лестнице, закрывал ей лицо или накидывал петлю на шею. Найти палача было не так просто. Не исключено, что шериф Корвин сам привел приговор в исполнение, и она повисла, отчаянно забилась в петле, судорожно задергалась, и в итоге, между небом и землей, затихла навсегда. Бриджет Бишоп умерла от медленного удушения, и агония могла длиться около часа. Необязательно все проходило в тишине. Иногда из глотки повешенного вырывались душераздирающие стоны, а однажды публика испытала шок: в 1646 году преступница, повисев какое-то время, спросила у своих палачей, что они собираются делать дальше. Кто-то вышел вперед «и затянул узел, и тогда она вскоре умерла» [87]. Годом ранее в Нью-Йорке приговоренный был все еще жив, когда его сняли с виселицы – пришлось пустить в ход топор; некоторые зрители истошно кричали. Иной раз ветер разносил скрип, издаваемый раскачивающимся на виселице телом, по всей округе, пока толпа понемногу разбредалась. Тело Бишоп было видно даже с дальнего конца города Салема. Она умерла до полудня. Корвин распорядился закопать труп неподалеку – эту деталь он внес в свой протокол, но потом вычеркнул: видимо, таких инструкций ему не давали [88]. Сложно представить, чтобы кто-нибудь захотел забрать тело. Муж Бишоп, судя по всему, самоустранился. У нее еще была двадцатипятилетняя дочь от предыдущего брака, но ей определенно стоило тогда держаться подальше от происходящего.

Жители обоих Салемов вздохнули с облегчением. Они избавились от головной боли и злостной грешницы. Все вместе они словно прошли через некий ритуал очищения и успокоения. Они избавились от страха: больше никто не будет без приглашения вторгаться в их спальни. Как будет отмечаться гораздо позднее, это вещи «болезненные и уродливые, но подобные скандалы идут на пользу обществу» [89]. Мудрые магистраты, которым пел осанну Мэзер в своей проповеди, прославляющей хартию, – государственные мужи, призванные очистить леса от индейцев и моря от пиратов, – начали очищать воздух от зла. Хартия предписывала им «убивать, истреблять, уничтожать и покорять» любого, кто попытается посягнуть на Массачусетс. Неправильное было исправлено, разумное возвращено – в одном случае вполне буквально. Десять лет назад Бишоп вытащила одну женщину из кровати и едва не утопила. Эта женщина вскоре впала в безумие – «большая неприятность для нее самой и всех ее окружающих» [90]. С арестом Бишоп состояние этой женщины стало улучшаться. А уж когда ведьма повисла на веревке, ее жертва чудесным образом вернулась в норму после десятилетнего помешательства. Казнь сама по себе сработала как заклинание по всему округу Эссекс, где – как отметил Мэзер – многие «чудесным образом пришли в себя». В течение нескольких недель затем не было ни обвинений, ни арестов. У пострадавших девочек пропали все симптомы, ведьмы в тюрьмах оказались нейтрализованы. Оба Салема посчитали, что теперь они в безопасности.

И еще один человек имел все основания подумать так о себе. На следующий день после казни Бишоп отряд из пятисот индейцев-вабанаки и французских солдат обрушился на Уэллс, штат Мэн, с воплями, стрельбой и огненными стрелами, «грозная свора огнедышащих драконов напала на них, чтобы поглотить», как позже описывал это Мэзер [91]. Больше двух дней пятнадцати колонистам удавалось держать оборону. Вабанаки все же взяли одного пленника. На глазах у поселенцев, прикрывшись мушкетами своих союзников, они раздели несчастного, кастрировали, сняли с него скальп, сделали надрезы на пальцах, засунули в раны горящие угли – и лишь тогда оставили умирать. Джорджу Берроузу не пришлось этого наблюдать, он не был со своими прихожанами в страшной двухдневной осаде. Он в это время сидел в безопасности, в полной темноте бостонского подземелья.

Остаток лета был, как позже писал Мэзер в своем дневнике, «очень скорбным периодом для всей страны» [92].

7. Теперь, говорят, их уже больше семисот

Природа дала женщине столько власти, что закон очень мудро предоставил мало [1].

Сэмюэл Джонсон

Губернатор Фипс был точен, когда называл салемских судей лучшими и умнейшими. Хорошо образованные, много повидавшие мужчины, цельные натуры, они не понаслышке знали, как работает суд – неизбежная остановка на пути к успеху в Новой Англии[79]. Многим в свое время приходилось принимать непопулярные решения. Некоторые бывали на процессах в Лондоне. Они жили в чудесных кирпичных особняках и стрельчатых домах многоуважаемых городов. На правосудие, конечно, давил груз главенства доказательств, но при этом правосудие пользовалось определенными преимуществами XVII века. Английский судебный процесс того времени был дознавательным[80] – этакой неформальной, сумбурной и скоропалительной полемикой в свободной форме, лучше всего описанной как «относительно спонтанная перебранка между обвинителями и обвиняемыми» [2]. Стандартные требования к доказательствам были во всех отношениях расплывчатыми. Подозреваемая не представляла себе, какие против нее будут даваться показания, пока не входила в зал суда, где ее могли обвинить вообще не в том преступлении, за которое привлекли. У нее было право защищаться, но не было гарантии, что ее услышат. Заверения в невиновности почти не брались в расчет. «Я не вор», – настаивал обвиненный в краже спустя два поколения после Салема [4]. «Ты должен это доказать», – отвечал судья. Авторитетный трактат о праве рекомендовал допрашивать под присягой оппонентов обвиняемых, потому что такие люди «будут повсюду совать свои носы» [5]. Так как только свидетели давали показания под присягой, их слова имели больше веса. Слухи вполне годились в качестве доказательств – вот почему Сэмюэл Шаттак мог свидетельствовать, что его гость догадался, что Бишоп заколдовала его сына. Этот гость утверждал, что где-то рядом живет сварливая ведьма. Только тогда Шаттак вспомнил о ссоре своей жены с Бишоп, которая стремительно выходила из дома, что-то бормоча. Вскоре его сын заболел. Незнакомый гость здесь сыграл роль гадалки, которая откуда-то знает, что вы недавно потерпели неудачу, – и неизменно оказывается права. Колдовство всего лишь поставляло виновных, иногда еще до совершения преступления, часто – через много лет после. А в 1692 году проснулось немало дремавших старых обид. В общем, не стоило вам тем летом сниться вашим соседям.

Не менее