Ясное дело, что с таким «чаем» народ быстро разошелся. Яша дал Ирине сигнал. Она уже была в униформе, выглядела как классическая персидская танцовщица, и даже мейкап был соответствующий. Однако недоставало главного — тюбетейки! Дело в том, что здесь принято во время перформанса засовывать танцорам деньги под тюбетейку. Нет убора — нет денег! Благо, промах удалось быстро ликвидировать: кто-то из Яшиной труппы дал Ирине вышитую памирскую шапочку. Она вышла в центр круга, Яша взял свой хорн[173], бэнд ударил по струнам, включилась перкуссия, процесс пошел…

Для Ирины это было практически первое выступление перед подобной аудиторией, что ее, однако, нисколько не смутило и даже наоборот простимулировало. Она очень ловко «вытаптывала» ритмы, сопровождая их мануальной пантомимой и характерными движениями корпуса. Бубенчики на ногах интригующе позвякивали, а длинная юбка и шаль плыли горизонтально во время продолжительных вращений по типу суфийских радений. Со всех сторон на танцплощадку бросились поддавшие молодцы, включившись в зикр. Время от времени кто-нибудь из них доставал из кармана купюру и, покрасовавшись с ней в высоко поднятой руке или даже обойдя весь круг вдоль столов, подскакивал наконец к Ирине и демонстративным жестом совал деньги ей под шапочку. Танцорша периодически перекладывала ассигнации оттуда себе за пазуху, в расшитую жилетку, но на «паркет» выскакивали новые плясуны, и схак продолжался. Через некоторое время Ирина была набита деньгами буквально по самое горло, а народ все продолжал расходиться.

Традиция одаривать деньгами танцующего артиста имеет давние магические корни. Смысл здесь в следующем. Танец, как известно, в наибольшей степени, по сравнению с другими видами искусств, связан с экстазом. Экстатическое же состояние издревле рассматривалось как некая одержимость чем-то сверхъестественным, божественным. Таким образом, танцор выступает как медиум-шаман, связывающий в момент перформанса этот мир и потустороннюю реальность, а тело его становится вместилищем духа. Стало быть, если обратиться теперь к этому духу с какой-либо просьбой, он может донести ее «до неба» высшим силам. Но для этого танцора надо как-то «подмазать».

Иными словами, если тело артиста — живой алтарь, то на этот алтарь требуется возложить жертву. Роль жертвы в данном случае выполняют деньги или иные дары. Как считают на Востоке, чем выше степень экстаза артиста, чем более он одержим, тем более высокий дух вселился в его тело. С точки зрения философии искусства здесь можно говорить об уровне эстетического совершенства, а с точки зрения психологии творчества — о совершенстве техническом. Чем выше техника, тем выше эстетический и инспиративный уровни. Таким образом, чем лучше артист выступает (с точки зрения публики по крайней мере), тем ближе он к божеству и тем больше шансов, что через него на контакт выходит высокий и могущественный дух.

Люди, выходящие с деньгами к артисту, исполняют часть ритуала, цель которого — умилостивить духа. Во-первых, они сами пляшут, как бы стараясь понравиться духу и одновременно еще более раззадорить танцора, усилить его инспирацию. Этой же цели служит и предварительная демонстрация денег. Чем крупнее сумма в руке, тем круче она должна зажигать шамана, от творческого состояния которого зависит в конечном счете финальный контакт с духами небесной иерархии соответствующего уровня.

Кроме того, небо, по древним поверьям, реагирует в соответствии с щедростью просителя. Отсюда опять же стремление дать артисту купюру покрупнее. Хотя в наше профаническое время многие пытаются обмануть высшего судию и идут на чисто внешний эффект, предпочитая пачку мелких купюр одной крупной. Тем не менее от перестановки слагаемых сумма не меняется. В тот вечер Ирине накидали примерно с полштуки — чуть ли не полугодовую зарплату среднего советского инженера. А потом еще пришли заказы, и она выступала уже не только на обрезаниях, но и на свадьбах, причем в сопровождении настоящих народных музыкантов из самой, так сказать, аутентичной среды.

Как-то вечером я прогуливался по улице Ленина и неожиданно встретил Сашу. Присели на лавочку, закурили, разговорились. Саша тоже собирался сваливать из Союза и прорабатывал возможные варианты. Главной его мечтой был Нью-Йорк. Туда же рвался Рыжий. В Городе желтого дьявола давно обитал один из их общих югославских приятелей по ВГИКу, маня собственным примером в заповедное, как тогда казалось, зазеркалье.

— Я, конечно, понимаю, — сказал мне тогда Саша, — что высшая цель — это тишина и спокойствие где-нибудь на природе, где тебя никто не достает и ты можешь заниматься собственными делами, как Рам, к примеру. Однако прежде требуется пройти через все высшие канализации, так как без этого, опять же, как проклятый, не будешь себя чувствовать полноценно…

Я был с ним полностью согласен. Высшие канализации манили и меня. Билет ТУДА, в отличие от Саши с Рыжим, уже почти лежал у меня в кармане. Оставалось только паковать чемоданы. Мы зашли с Александром в бар, выпили водки — как положено, не из пиалы, а из рюмки. Это был в то время первый душанбинский бар а-ля вест. «Высшие канализации начинаются отсюда», — подумалось мне.

— Ну, Саша, давай, за все высшее!..

Таллин, 1986

Однако, вернувшись в Таллин, я столкнулся с недружественными реалиями. Меня вызвали в КГБ на предмет Вяйно с Мадисом и их побега. В конторе почему-то не сомневались, что я знал про это дело заранее. Вероятно, Вяйно они засекли еще в каазиксаареской тусовке.

— Ведь он к Раму поехал, в Америку, не так ли? Вот и по «Свободе» выступил, — давил офицер. — Ты же туда собираешься? — Он внимательно всматривался в мое лицо, которое я делал совершенно каменным:

— Помилуйте, какая Америка! А насчет Вяйно — так впервые слышу!

— Вы думаете, мы не знаем, чем вы занимаетесь на самом деле? Не надо отверчиваться, иначе мы ведь можем привлечь вас к ответственности, например, за нелегальное распространение лекарственных средств!

— Каких таких средств?

«Уж не наркотики ли шьют?» — пронеслась в голове тревожная мысль.

— Ну, например, мумие или облепихового масла…

После упоминания «облепихового масла» меня как молнией прожгло. Я мгновенно догадался, кто стоит за информантом.

Во время своих путешествий по Средней Азии я познакомился с традициями тамошней народной медицины, использующей целый ряд специфических средств, мало известных на Западе. В их число входят такие снадобья, как мумие, облепиховое масло, золотой корень, зарчуба (корень куркумы), эфедра, целый ряд разных трав. Мне самому приходилось добывать в горах некоторые из перечисленных продуктов, участвовать в процессе их переработки. К концу семидесятых я наладил поставки мумие и облепихового масла из Таджикистана в Эстонию.

Основными потребителями на этом рынке «гомеопатических» медикаментов были члены разного рода эзотерических тусовок с оздоровительным профилем, а также профессиональные врачи с широкой частной клиентурой. В Прибалтике один грамм мумие стоил рубль и выше, а на месте производства за него просили по десять копеек. Облепиховое масло стоило вообще баснословных денег, до 20 рублей за грамм. В Таллине я регулярно снабжал мумие своих учеников и некоторых знакомых. С этой стороны засветка была вполне возможна, учитывая многочисленность посвященной аудитории. Однако облепихового масла, принимая в расчет его уникальность, я никому не предлагал, за исключением одного человека — Таниной мамы.