— Какого еще заговора, Феофилакт, ты в своем уме?

— Того самого, который позволит Зинону избавиться от всех своих тайных и явных врагов, — усмехнулся евнух.

— Но ведь нет никакого заговора! — возмутился Пергамий.

— Будет, — твердо произнес Феофилакт. — Если того пожелает Зинон.

Осторожный Пергамий при зрелом размышлении пришел, видимо, к выводу, что Феофилакт прав. Во всяком случае, он на следующий день подал в отставку со своего поста, сославшись на слабое здоровье. Божественный Зинон высоко оценил заслуги Пергамия на службе империи и в знак глубочайшего расположения одарил уходящего с высокого поста комита весьма приличной денежной суммой. Намек был более чем прозрачен, но, к сожалению, примеру Пергамия последовали немногие. А среди чиновников нашлись и такие, которые осудили бывшего комита схолы нотариев за трусость. Больше всех по этому поводу злобствовал префект Константинополя Прокопий, средний сын покойного Антемия, коего полная превратностей жизнь так и не научила осторожности. Сиятельная Верина хмурила брови и не нашла ничего лучше, как изгнать из своего ближнего круга не только дрогнувшего сердцем Пергамия, но и стоика Феофилакта, посмевшего предостеречь вдовую императрицу от опрометчивых действий. В частности, ей не следовало бы проталкивать своего нового сердечного друга Веспасиана в магистры конницы, отодвигая тем самым в тень высокородного Илла, одного из самых блистательных военачальников в свите божественного Зинона. Оскорбленным себя почувствовал не только седой ветеран, но и все без исключения исаврийцы. Божественный Зинон внешне сохранял полную невозмутимость, однако в его больших карих глазах уже заплясали бесы.

— Я сделал все, что мог, — развел руками Феофилакт при очередной встрече с комитом агентов. — Но Верина почему-то уверена, что Зинон теперь до конца своих дней будет есть с ее рук.

— Опасное заблуждение, — согласился с евнухом Анастасий.

Выскочка Веспасиан был убит в одном из притонов Константинополя, куда он забрел среди ночи вместе с еще одним неисправимым кутилой сиятельным Майорином. Префект Фракии прибыл в столицу по вызову императора, но не удержался от соблазна провести ночь в объятиях потаскухи. Конечно, все мы грешники, но высокопоставленным чиновникам империи следует быть более разборчивыми при выборе места ночного отдыха. Во всяком случае, так полагал божественный Зинон и не постеснялся обнародовать эту мысль при большом стечении народа. Притон, разумеется, был разрушен до основания старательными вагилами, а его хозяин лишился головы раньше, чем успел открыть рот для защиты. Зато магистром конницы стал сиятельный Илл, тоже не отличающийся благонравием, но умеющий выбирать более приличные места для общения с друзьями. Для Феофилакта смерть Веспасиана и Майорина явилась лишь еще одним подтверждением того прискорбного обстоятельства, что божественный Зинон в средствах стесняться не будет и что двое несчастных патрикиев — это не последние жертвы властолюбивого исаврийца. Однако даже умный евнух не предполагал, как далеко может зайти божественный Зинон на пути к величию.

Конное ристалище в этот раз обещало быть особенно интересным. По городу прошел слух, что в Константинополь доставили из далекой Сирии более сотни лошадей, отличавшихся невероятной резвостью. Многие любители скачек взволновались в предвкушении интересного зрелища. Поклонники «синих» заранее сетовали на то, что божественный Зинон, горячий сторонник «зеленых», непременно поддержит своих, и уповали в этой связи на сиятельную Верину. И уповали, как вскоре выяснилось, не зря. Ибо вдова божественного Льва, заранее извещенная о происках Зинона, сумела найти достойный ответ на его выпад. Сирийским тонконогим скакунам должны были противостоять горячие жеребцы из далекой Скифии, более приземистые, уступающие своим соперникам статями, но не быстротой бега. Феофилакт, отнюдь не чуждый общей для всех горожан страсти, в этот раз без большой охоты отправлялся на ипподром. Зато Пергамий буквально кипел от возбуждения в предвкушении интересного зрелища. Бывший комит нотариев затащил евнуха на самый верх трибуны для почтенных мужей, где они заняли очень удобные места, буквально в десяти шагах от императорской ложи. Ложа пока что пустовала, но обилие гвардейцев, ее охранявших, указывало на то, что высокие гости почтят вниманием зрелище, успевшее еще до своего начала взбудоражить, а отчасти и рассорить обывателей Константинополя. Все места на ипподроме были уже практически заняты, разве что на дальних трибунах шла борьба за дешевые стоячие места. Там буйствовала чернь и старательно орудовали древками копий вагилы, призванные поддерживать порядок в общественных местах. На трибуне для почетных гостей пока что царило спокойствие. Патрикии если и выражали свои эмоции, то сдержанно, не желая уподобляться плебсу.

— Сколько забегов ныне запланировано? — спросил Пергамий у своего соседа, которым волею случая, а может, и судьбы оказался сиятельный Илл. Бывший комит нотариев и магистр конницы познакомились в Африке, во время провального похода Василиска, а потому особой симпатии друг к другу не питали, но в данном случае нетерпеливому Пергамию было не до церемоний.

— Двадцать четыре, — неохотно откликнулся на вопрос соседа чем-то сильно озабоченный магистр. — Сначала на арену выедут колесницы, запряженные парой, потом тройкой, потом четверкой лошадей. А в самом конце обещают забег шестерок. Зрелище будет незабываемым, патрикии.

Почтенные мужи заволновались. Божественный Зинон решил, видимо, превзойти своего соперника Василиска, в дни правления которого количество забегов не превышало двадцати. А колесницы, запряженные шестерками, на арену не выпускались вовсе. Ибо подобные забеги почти никогда не обходились без столкновений, а следовательно, без серьезных увечий среди возниц. Частыми были и смертельные исходы. В этой связи высокородный Пергамий припомнил гибель одного из лучших возниц «синих» Феокла, который вылетел на повороте из колесницы и ударился головой о трибуну. Медный шлем не помог несчастному Феоклу, он умер почти мгновенно.

— Скоро начнут, — сказал Пергамий, потирая в нетерпении руки. — Рабы уже поливают водой арену.

Арена представляла собой огромный круг с двумя метами в виде каменных столбов, расположенных напротив друг друга. Меты служили ориентирами для возниц, которые в этих местах должны были разворачивать колесницы. Увы, удавалось это не всем и не всегда, тем более что возницам предстояло проделать не менее семи кругов. Колесниц обычно было четыре. Их возниц различали по цвету туник. Именно отсюда и пошли названия сообществ, готовивших людей и лошадей к скачкам, — синие, зеленые, белые и красные. Ныне в фаворе у властных особ были «зеленые» и «синие», но это вовсе не означало, что их соперники, «красные» и «белые», сдадутся без борьбы. У двух последних сообществ сторонников среди зрителей было никак не меньше, чем у двух первых. Феофилакт в душе сочувствовал «красным», однако, будучи долгое время лицом, приближенным к сиятельной Верине, вынужден был кривить душой в пользу «синих». Сегодня, едва ли не в первый раз за долгие годы, он мог дать волю своим истинным чувствам, не боясь прослыть нелояльным. Увы, даже это обстоятельство не могло развеять тоски, поселившейся в сердце евнуха. Феофилакт предчувствовал несчастье и смотрел сейчас не на арену, а на императорскую ложу, где торжественно рассаживались по местам император Зинон с супругой Аридной и тещей Вериной. Соправителя Зинона, юного Василиска, в ложе не было. Отсутствовал и сиятельный Арматий, всегда прежде сопровождавший тетку на ипподром. Зрители приветствовали императорскую семью, но сдержанно. Возможно, отсутствие Арматия, любимца константинопольской черни, насторожило не только Феофилакта. Арматий был едва ли не единственным видным римским патрикием, который не скрывал своей симпатии к «красным», и его отсутствие не могло, конечно, не огорчить горячих приверженцев этого сообщества.