— Приедет Арматий, — утешил «красных» комит агентов Анастасий, присаживаясь на свободное место рядом с сиятельным Илом. — Куда он денется.

При этом Анастасий перехватил настороженный взгляд Феофилакта и чуть заметно пожал плечами. Евнуха насторожило, что магистр конницы и комит агентов расположились на не слишком удобных местах возле прохода, ведущего в императорскую ложу. В особо торжественных случаях по этому проходу поднимались отличившиеся возницы, дабы получить награду из рук императора. Иногда им пользовались запоздавшие зрители, из самых знатных и близких к трону патрикиев. После того как гвардейцы перекрыли все входы и выходы, Арматий мог пройти в императорскую ложу только этим путем.

— Начинают! — выдохнул Пергамий и ткнул призадумавшегося соседа локтем в бок.

Двери сараев широко распахнулись, и четыре колесницы торжественно выехали на арену. Многочисленные зрители, заполнившие ипподром, затаили дыхание в ожидание знака облаченного в тогу распорядителя. Белый платок взлетел над ареной и медленно опустился на мокрый после обильного полива песок. Четыре колесницы сорвались с места. Зрители взревели словно безумные. Забег был напряженным, но неожиданно для многих выиграл его возница «красных». Ликованию черни не было предела, зато в императорской ложе воцарилось уныние. Это уныние еще более возросло, когда «красные» выиграли два следующих забега — троек и четверок. Правда, в забеге четверок все шансы на победу были у «зеленых», но на последнем круге их возница зацепился колесом за мету и с трудом удержался на колеснице. А в это время расторопный «красный» обошел его на повороте. Божественный Зинон очень бурно выражал свои чувства, не слишком стесняясь присутствием матрон. Его солдатские ругательства долетали до ушей патрикиев, сидящих на трибуне, забавляя комита агентов Анастасия. Последний, похоже, был равнодушен к бегам и пришел на ипподром только по долгу службы. Пыль, поднятая колесницами, заволокла трибуны, и рабам пришлось вновь поливать арену водой, дабы облегчить страдания кашляющих и чихающих зрителей. И в эту минуту на трибуне появился магистр Арматий. Приверженцы «красных» взревели от восторга, приветствуя собрата по сообществу, облаченного в расшитую золотой нитью малиновую тунику. В ответ Арматий дружелюбно помахал сторонникам рукой. Беды он не чуял. На его лице, слегка одутловатом, написаны были спокойствие и удовлетворение. Видимо, ему уже сообщили об успехе «красных», и он спешил отпраздновать победу удачливых возниц вместе с народом. Когда Арматий поравнялся с Иллом и Анастасием, божественный Зинон поднялся со своего места и вскинул руку. Император требовал внимания, и обыватели с охотой пошли ему навстречу. На ипподроме воцарилась удивительная тишина, и только из сараев доносилось слабое конское ржание. Там, похоже, готовили к забегу шестерки — главное событие сегодняшнего дня.

— Я хочу спросить тебя, Арматий, сдержал ли я слово, данное тебе полгода назад? — спросил император громовым голосом.

— Сдержал, — ответил недоумевающий магистр.

— Твой сын стал моим соправителем, а ты сам — главным полководцем империи. Но ведь императором Византии являюсь все-таки я. Как ты думаешь, Арматий, вправе я жить своей волей, а не твоей?

— Вправе, — развел руками магистр.

— Тогда слушайте мою волю, патрикии, — взревел божественный Зинон. — Отныне мне не нужны соправители, мне не нужны советчики. Я сам принимаю решение. Верным слугам императора — хвала и слава, изменникам — смерть.

Арматию были нанесены только два удара кинжалами, но оба они оказались смертельными. Несчастный магистр рухнул в проход, даже не вскрикнув. Сиятельный Илл и высокородный Анастасий вытерли окровавленные клинки о его одежду. Испуганно вскрикнула императрица Ариадна, но тут же прикрыла рот ладошкой. Зато Верина сохраняла спокойствие, на ее увядающем, но еще красивом лице не дрогнула ни одна морщинка.

— Так мы увидим сегодня забег шестерок? — спокойно спросила она, пристально глядя в глаза слегка растерявшегося Зинона.

— Да, — не сразу нашелся император. — Выпускайте колесницы.

В этот раз первым финишную черту пересек «зеленый», но ипподром встретил его победу гробовым молчанием.

Юлий Непот, которого Римский Сенат в очередной раз отказался признать «божественным», горел жаждой мести. Увещевания «воскресшего» Скрибония на него не действовали. Непот, признанный императором пока что только своими легионерами, был очень высокого мнения о своей особе. Этот выродившийся потомок рода Юлиев, давших Риму немало выдающихся государственных деятелей и полководцев, вообразил себя Цезарем и готовился перейти Рубикон. Сиятельного Ореста Непот считал никуда не годным полководцем, что было, в общем-то, верно. Ошибочным являлось мнение сиятельного Юлия по поводу гениальности собственной особы. И это непомерно раздувшееся самомнение несостоявшегося императора могло дорого обойтись его сторонникам. Об этом Скрибоний прямо заявил патрикию Марку, состоявшему в скромном звании комита свиты при новоявленном Цезаре.

— Этот идиот вообразил себя непобедимым, — возмущался Скрибоний, в волнении прохаживаясь по чужому шатру. — А между прочим, у Ореста численное превосходство в пехоте и коннице. Кроме того, он может рассчитывать на поддержку готов Эвриха, готовящихся зайти нам в тыл. Я не понимаю, сиятельный Марк, зачем ты все это затеял? Зачем ты устранил Олибрия, если не хочешь воспользоваться плодами своей победы?

— Я мстил Олибрию за смерть своих родных, — спокойно отозвался Марк, приподнимаясь с походного ложа.

Сыну матроны Климентины уже давно перевалило за тридцать. Однако прожитые годы почти не отразились на его внешности, это по-прежнему был очень сильный и уверенный в себе человек. Разве что голова его стало наполовину седой. Сиятельный Марк, чудом вырвавшийся из ловушки, почти два года играл со смертью, приводя в недоумение и бешенство своих врагов. Скрибоний, тяжело раненный в ту страшную ночь, уцелел чудом. Ленивые рабы бросили его тело в неглубокую яму и слегка присыпали землей. Марк, явившийся на место погребения, чтобы отдать дань памяти своим родным, услышал стоны, несущиеся из-под земли, и откопал сенатора. Будь на его месте другой человек, Скрибония добили бы с помощью осинового кола. А Марк не просто вернул сенатора с того света, он еще в течение трех месяцев выхаживал его, спасая от ран и голода. Разумеется, Скрибоний был благодарен сыну матроны Климентины за все, что тот для него сделал, но тем сильнее была его досада на патрикия, не пожелавшего брать власть, которая сама падала к его ногам. Впрочем, Скрибонием сейчас правило не столько честолюбие, сколько жажда мести. Он не хотел и не мог простить Оресту и Викентию смерти своей жены и несчастного ребенка, которого он в тот страшный миг держал на руках.

— Они умрут, — мрачно изрек Марк. — Это вопрос времени, сенатор.

— А Великий Рим? — напомнил ему Скрибоний.

— Империи больше нет, — спокойно отозвался сын матроны Климентины. — Ты знаешь это не хуже меня.

— А что есть? — спросил с вызовом Скрибоний.