Катерину, получив работу, я определила в местный детский сад, а сама с новым энтузиазмом погрузилась в исследования литературных коммуникаций XIX века. Три года активного труда над общим проектом позволили мне претендовать на позицию лектора – благо университету вдруг потребовался факультативный курс лекций по творчеству Гийома Аполлинера. А кто, как не я?! Мечта моя сбылась: я занималась любимым делом, учила студентов, копалась в бесчисленных текстах, и при этом мне платили хорошую зарплату. Я и до сих пор продолжаю усердно работать над прозой Костровицкого – почти готова докторская диссертация – в благодарность за все произошедшие в моей жизни перемены. В университете дела идут неплохо: все указывает на то, что вскоре я преодолею очередную иерархическую ступень под названием «старший лектор». Вот я и нашла себя в жизни, сделала свою карьеру. Оказывается, все это было совсем близко. Каждый новый лекционный курс, созданный мною, я могу теперь с гордостью сравнить с той шапкой Мономаха Карима, которая в свое время вызвала у меня бурный приступ вселенской зависти. Выяснилось, что и я способна творить шедевры, что и мне уготовано признание, и мои студенты ценят по заслугам мой труд! Мне и раньше-то не хватало, как я поняла теперь, самой малости – уверенности в себе, осознания нужности своего труда. Но кто мог подумать тогда, в России, что я добьюсь успеха и благополучия именно на поприще науки? Кто мог знать об этом семь-восемь лет назад, когда я была нищей и никому не нужной аспиранткой?! Даже добрые друзья, вроде того же Карима, посмеивались над моим глупым упрямством и слепой верой на тему своих «предназначений». Зато теперь у них есть повод мною гордиться – это я знаю точно.

Кстати, Карим в Москве процветает. И сдержал-таки слово: стал первым ювелиром России. Теперь принимает заказы от самых-самых важных лиц, а заодно и от тех, кому ничего не стоит выбросить несколько десятков тысяч долларов за безделушку. Цены он, в отличие от разных там Bulgari и Tiffany, не имеет привычки задирать до небес: только если попадается особо настырный олигарх, который считает, что за «тридцать штук ниче приличного уже не купишь». Карим соглашается: «Хорошо, тогда пусть будет сто». А я смеюсь над этими его байками, которые он рассказывает мне иногда по телефону, и радуюсь, что все это происходит вдали от меня. Не со мной.

Но я тоже горжусь Каримом как другом, как земляком – редкий талант и настоящий самородок. Сумел утереть всем нос и проложить в жизни свою дорогу. Достоин только уважения и похвалы.

Как только мы с Катей и Артемом немного встали на ноги и приноровились к жизни друг с другом, я тут же развернула бурную деятельность по устройству нашего семейного быта. После долгих споров, раздумий и опасений мы решились, в основном под моим влиянием, влезть в кредит и купили дом. Вот этот вопрос я уже считала серьезным и потому не позволяла себе расслабиться. Колебания Артема пресекались на самом корню. Конечно, сумму в триста тысяч фунтов предстоит выплачивать еще много-много лет, но это уже не слишком пугает: во-первых, здесь все так живут и не боятся каких-то там финансовых катаклизмов, во-вторых, ни я, ни Артем, оба вышедшие из российских научных семей, не привыкли транжирить деньги. Нам с лихвой хватает простых удовольствий: прогулок втроем вдоль узкой реки по деревянным мостовым, откуда можно кормить белых, с красными клювами, лебедей, нашествий на букинистические и книжные магазины и редких походов в ближайший старинный паб с романтичным названием «Green dragon»[13].

Катенька наша стала взрослой и разумной – учится хорошо, правда, здесь это удовольствие стоит немалых денег, но зато и о качестве образования не приходится говорить. Идеально. На летние каникулы она обычно просится в Казань – обе родные бабушки свою «иностраночку» до умопомрачения обожают. Да и Катеньке в России нравится, тем более что у нее там появился братик. Сыну Славы и Тани уже четыре года. Катя и нас с Артемом без конца последние три года уговаривает подарить ей сестренку. А мы все чего-то опасались. Зато этим летом, пока дочка у бабушек гостит, судя по всему, недоглядели. Приедет домой с каникул – можно будет рассказать ей про долгожданный «сюрприз». Вот она обрадуется! Зато я что-то не на шутку разволновалась. Не представляю пока, как буду рожать в чужой стране. А потом еще растить – как вспомню Катино младенчество, так становится страшно. Хотя, может, на этот раз все пройдет спокойней – судя по всему, из Артема получается заботливый отец. А это дорогого стоит.

Зато своих новых московских родственников мы с Катей так и не увидели ни разу. Они меня до сих пор не признали. Но меня это не очень расстраивает, пусть поступают как им угодно: прилетят – с радостью примем, позовут – с удовольствием поедем. А не хотят, собственно говоря, и не надо. Главное: живы все и здоровы, несмотря на давние угрозы сойти с ума. Неужели только даже с появлением родной внучки отношения своего не поменяют? Вот этого я уж точно никогда не пойму.

Сначала Артем сильно переживал по поводу семейного разлада, но постепенно смирился. Если честно, не замечаю я в нем к кровным родственникам большой любви: может неделями о них не вспоминать, а если и беспокоится, то только о том, чтобы все было «в порядке». Наверное, слишком сильно они в свое время его задавили. Утомили бесконечным влиянием, а когда оно иссякло, выяснилось, что не похож он на них – совершенно другой человек. Чувственный и ранимый. И все его прежние страхи перед ошибкой или грехом словно рукой сняло. Ведь нет же никакой порочности или преступления в настоящей любви! Мне повезло, что у меня хватило внутренних сил дождаться того момента, когда он по-настоящему передо мной раскрылся. Могла бы ведь и утонуть в той боли и тех обидах, которые он часто причинял мне по вине этих самых влияний и навязанных суждений. И так, можно сказать, еле удержалась на плаву.

В последнее время – может, это связано с беременностью – я отчего-то часто вспоминаю те дни, когда мы еще только встречались, когда я умирала от своей беспрестанно распаляемой творчеством Костровицкого любви. Когда проходила огонь и воду, когда жизнь испытывала меня на прочность. Иногда мне думается, все это происходило со мной не зря, а для того, чтобы я научилась не растрачивать, а ценить. Всегда человек привязан к тому, что тяжело ему дается, и старается это бережно хранить. И я стараюсь. Боюсь растерять. Конечно, размышляя об этом, я всегда вспоминаю Москву. Мне часто снится огромный прекрасный город, которому удалось все изменить, который за несколько лет тесной с ним связи позволил прожить не одну, а множество ярких, стремительных жизней. Была в нем и романтика, и чувственность, и боль. Был в нем и опыт, и преодоление, и сила. Я иногда даже думаю, а не бросить ли нам тихий, как заводь, город Кембридж и вернуться в Москву? Уверена, там и сейчас все движется, взрывается, бурлит. Да и интересно, сможем ли мы его все-таки покорить, этот неподдающийся город? Ведь сколько лет прошло – наверняка все изменилось. Явно же, переоценили за столько лет и общечеловеческие ценности, и роль науки. Или по-прежнему нашей Родине не нужны двое молодых ученых – «физик и лирик», – и, как и раньше, ей вольготней живется, когда ее образованные отпрыски трудятся вдали, на благо других государств? Да нет, это вряд ли. Не могла Россия до сих пор не принять того простого факта, что нужно поддержать людей научно одаренных – талантливых, работоспособных, но в силу склада своего характера чуждых коммерции. Ведь именно из духовного и информационного богатства складывается ныне будущее человечества. А кто же должен быть его создателями и хранителями, как не ученые и учителя?!