За порталом открывался такой вид, от которого у него перехватило дыхание. Перед ним высилась настоящая, нерукотворная скала. От такой красоты евнух утратил способность дышать и несколько секунд стоял, не в силах шевелиться и думать.

А потом Чэсу Хой увидел Цыси. Она развернула простыню с императорским гербом, достала из нее ребенка и передала его крестьянской женщине, которая, видимо, ждала ее здесь. В ответ крестьянка вручила ей другого младенца, которого Цыси торопливо завернула в ту же простыню.

Крестьянка повернулась и побежала прочь. Цыси тоже повернулась, намереваясь двинуться в обратный путь, но замерла, увидев перед собой Чэсу Хоя. Тот склонил голову — лишь для того, чтобы не видеть ненависти, вспыхнувшей в глазах женщины.

— Ты следишь за мной, презренное существо? — закричала она.

— Я лишь выполняю долг, госпожа, — ответил он.

Эта женщина пока не принадлежала к августейшему семейству и поэтому не имела права на какие-либо титулы.

— Прочь! — приказала Цыси.

Ее голос прозвучал столь непреклонно, что он едва не повиновался, но, поразмыслив пару секунд, передумал и вместо этого протянул вперед руку.

— Не желает ли ваше величество, чтобы я отнес первого сына нашего императора под безопасные своды внутреннего дворца? — Он заметил, какой эффект произвел на нее произнесенный им титул. — Вы могли бы опереться на мою руку, ваше величество, поскольку наверняка устали после нелегких материнских трудов.

Поначалу Цыси не шевелилась. Она обернулась и посмотрела назад.

Чэсу Хой подумал: «Если у нее есть нож, сейчас самый подходящий момент, чтобы всадить его мне в живот». Но у нее не было ножа. Только хитрость и честолюбие. В тот день они заключили первую из многих своих сделок. Он сохранил ее тайну. Она на протяжении всей оставшейся жизни будет сохранять ему высокое положение при дворе. И это была хорошая сделка для них обоих. Он прикрывал ее тылы, она — его. Когда она была молода, он приводил ей молодых красивых людей, чтобы удовлетворять ее ненасытную похоть. Он также поставлял ей зараженные смертельными болезнями полотенца, чтобы устранять любовников, которые ей уже не были нужны. Он помог ей устроить уход из жизни «ее Первого императора», чтобы Цыси смогла возвести на трон его сына и стать при нем регентшей. Ну и конечно же, без его участия не обошелся провал «Ста дней реформ», придуманных ее ужасным племянником Гуансюем. Бывали даже времена, когда выполнению ее потаенных желаний способствовали его элегантные пальцы.

И вот теперь — это. Требование убить нынешнего императора, чтобы сопляк не пережил ее.

Чэсу Хой вошел в опочивальню императрицы и взмахом руки велел удалиться двум врачам и молоденьким камердинерам. Ему нужно было поговорить с нею с глазу на глаз, и, поскольку ни один человек при дворе не осмелился бы навлечь на себя гнев главного евнуха, все они безмолвно повиновались.

— Ваше величество?

Ее желтые, затуманенные глаукомой глаза повернулись на звук его голоса.

Чэсу Хой назвал себя.

Ее шишковатая, скрюченная артритом рука медленно скользнула по шелковой простыне и прикоснулась к его ноге выше бедра, а на лице старухи появилось нечто, напоминающее улыбку, когда она прошептала: — Евнух…

Чэсу Хой вздохнул. Она останется грубиянкой до последнего вдоха.

— Да, ваше величество, это я, ваш верный евнух, если позволите.

Она открыла рот, но ни единого звука не вылетело из ее губ. Чэсу Хой наклонился и приблизил ухо вплотную к губам императрицы. Дыхание умирающей было зловонным.

— Записка… Ты получил мою записку?

— Да, ваше величество.

— И?

— Все будет исполнено, ваше величество. А пока отдыхайте. Можете не сомневаться, император не переживет вас ни на один день.

Она улыбнулась, и это зрелище было ужасным. Во рту у нее не хватало нескольких зубов, оставшиеся сгнили почти до самых корней, а десны почернели.

А затем она удивила его, выпростав одну ногу из-под шелковой простыни и продемонстрировав ступню, забинтованную в соответствии с древним обычаем. Ее губы двигались, но с них по-прежнему не слетало ни одного звука. Она сделала вторую попытку, на этот раз удачную. Из старческого рта свистящим шепотом вырвались всего три слова:

— Поцелуй мою ступню.

* * *

С императором Чэсу Хой разделался быстро. Тот был глупым молодым человеком, а девицу, которую подсунул ему главный евнух, предварительно заразили оспой. Началась гонка по направлению к могиле, и каждый в Запретном городе знал это. Маньчжуры — знать, простонародье и даже поварята — делали ставки на то, кто придет к могиле первым. Большинство ставило на то, что Старый Будда переживет своего племянника, и они выиграли. Вдовствующая императрица пережила императора на двадцать шесть часов.

В разгар этого тотализатора незамеченной осталась еще одна смерть. Меньше чем через час после кончины Цыси ее верный главный евнух скользнул в почти не использовавшуюся комнату в конце длинного коридора, подошел к прекрасному гобелену с изображением Хуашань, Священной горы, на вершине которой отдал свою жизнь Первый император. Он откинул гобелен в сторону и во второй раз за свою долгую жизнь оказался перед изумительно красивой потайной дверью. Сунув руку в карман лилового одеяния, он достал последнее послание, которое получил от своего старого друга Резчика. Оно было коротким и простым: «Мы работаем, работаем, а когда больше не можем работать, мы отдыхаем, старый друг». Чэсу Хой улыбнулся этой сентенции, толкнул потайную дверь и, когда она плавно открылась, стал спускаться по длинной винтовой лестнице.

Оказавшись внизу, он прошел сквозь узкое отверстие в каменной стене. За вершины далеких гор опускалось солнце. Евнух стоял и смотрел на облака, плывущие в угасающем свете, а потом прислонился спиной к прохладной стене и достал из рукава пузырек с ядом. Он прожил долгую жизнь, а здесь было так красиво. Прекрасное место, чтобы умереть.

Он попытался вспомнить, когда же подумал о царящей здесь красоте — до или после того, как принял яд? И вдруг подумал: какая разница! А потом он больше не думал. Окружавшая его красота вошла в него, и он сам стал ее частью. Или она стала часть его? Он не знал точно. Его последней мыслью было: «Что бы стал делать Резчик с такой красотой? В чем бы он ее запечатлел?» И тут же пришел ответ: «В кости, разумеется. Лучше всего — в бивне нарвала».

Глава сорок вторая ПЕРЕМЕНЫ. СМЕРТЬ КУРТИЗАНКИ 1908 год

В то же самое время, когда вдовствующая императрица делала последние вдохи, Цзян прогнала своего доктора.

— Довольно, мой старый друг, — сказала она. — Довольно.

Врач, который пользовал ее на протяжении последних сорока лет, слегка поклонился и оставил женщину с тремя ее дочерьми. Дочери помогли матери облачиться в прекрасное белое одеяние, которое сшила для нее старшая дочь. Согласно традициям Цзян, оно было сшито не из шелка, поскольку когда-то Сказительница произнесла: «Шелк сделан из женских слез». Улегшись на кровать и расправив одеяние из чистого хлопка, Цзян проговорила: