– Ушел, – кукушка кивнула и направилась в лес, не оглядываясь.

– Исполняется, – сын вождя упал на колени, согнулся от большой боли, застонал.

Все глядели на него. Как же, большое и очень редкое дело – увидеть, как исполняется заветное желание. Настоящее, жизненное, а не поддельное и мелкое.

Когда сын вождя смог встать, он был бледен. Он словно бы состарился и почернел. Такими впервые поднимаются с ложа больные, отдав бреду и жару полный год.

Но прошло всего ничего времени… а первый воин племени исхудал, едва держался на слабых ногах. Его волосы на висках сделались седыми. Его глаза стали светлыми, как у сороки. Вот так изменился кукушонок, истратив дар на непосильное дело.

– Дышится, – прожурчал тихий голосок.

Люди обернулись к реке. Только теперь они вспомнили про дочь змея-полоза. Она стояла на берегу, мокрая и совсем живая. Её волосы стали – искристый снег, а кожа – теплое крыло куропатки. И такая – живая – красота белой девушки сияла ярче прежнего в свете ее улыбки.

– Ты удержал меня на берегу жизни, – девушка поклонилась сыну вождя. – Ты очень упорный. Такой упорный, что я могу дышать. Знаю твою речь и люблю твой лес.

– Артель уйдет? – спросил он.

– Артель… это слово никак не связано с золотом. Артелью люди решают большие дела, непосильные одиночке. – Девушка посмотрела в воду, на свое отражение. Оглядела берега, приметила плоские крыши артельного дома далеко, на другой стороне реки. – Чтобы ушли чужаки, может статься, и мы станем… артелью. Чтобы не вернулись слуги моего отца, мы даже наверняка должны так поступить. Ведь они однажды захотят проверить, глубоко ли упрятано золото.

– Ты много знаешь о жизни вне леса, – сказал сын вождя и было видно, что он опечален.

– Ничего нельзя делать наполовину. Моя жизнь вне леса закончилась. А в лесу я чужая. Вот разве нагрянут слуги отца и придется собрать лесную артель, чтобы их отвадить. А до того – кому я нужна и как выживу?

– Ничего нельзя делать наполовину, – медленно повторил сын вождя. Кивнул и улыбнулся. – Я истратил дар, чтобы ты жила. Значит, я отвечаю за тебя теперь и во все последующие дни.

Они вместе ушли в лес – дочь полоза и сын вождя. Они жили долго и не всегда счастливо. Не зря люди енген у костра любят рассказать старинные были о мудрой жене вождя, которая не умела разжечь огонь и сшить куртку, зато находила общий язык и договаривалась о самом невозможном с самыми упрямыми чужаками. А охотники и рыбаки хранят предания о лесной артели, собранной по решению кукушек семи племен, чтобы отвадить охочих до золота чужаков раз и навсегда. Тем более, как бы ярко ни блистало золото в солнечных бликах на реке Гимре, намыть и присвоить его нельзя.

Немногие задумываются о том, причастны ли выползки к роду людскому. Наука осторожно молчит: она сама до смешного молода и ненадёжна в оценках, она постоянно копит факты и сомневается. К тому же ученые склонны отрицать мистику, выводя подобные явления за рамки исследований. Зато храмы и секты всех сортов и мастей спорят о выползках веками, если не тысячелетиями… увы, ответ им не так важен, как поиск удобного толкования вопроса. Это непростое дело: почти все высшие служители хоть в малой степени наделены даром жив, вернее одним из базовых его проявлений – умением затронуть струны душ. Однако затрагивать – мало, если можно управлять! А для такого дела требуются сильные средства.

Что может быть нагляднее устранения засухи или потопа? И стоит ли всем подряд знать, что молебен о дожде окажется успешным, если призвать выползка и «выжать» его; и, наоборот, затяжные дожди прекратятся, если выползка «утопить». Подобных ритуалов немало, они отшлифованы через бессчетные пробы и ошибки. Внесены в тайные книги храма, доступ к которым оговаривают столь же секретные правила.

Выползок Яков знает о рутинно-пыточной сути ритуалов по личному опыту. Сто тридцать лет назад он был «выжат». Следующий раз, покинув нору и спрятавшись, бессильно наблюдал со стороны утопление себе подобного и задавался вопросом: почему нельзя все сделать проще и честнее? Если бы хоть раз храм открыто попросил выползков пожертвовать собой для спасения людей – разве получил бы отказ от всех и непременно? Впрочем, храм полагает выползков бесью околечной, и уже поэтому не оставляет места речам о душе и свободе воли.

Но для выползка вопрос очень даже насущный: а есть ли у меня душа? Все же я – человек или бесь околечная?

Ответ нашелся неожиданно. Совсем простой и окончательный. Выползки – люди! Бывшие люди, которые совершили фатальную ошибку и отчего-то получили шанс исправить ее.

Получив ответ, Яков узнал, что сам вопрос о душе – с подвохом. Он вроде дракона, огромный и коварный! Бесконечно причиняет боль, выжигает изнутри… а еще он неразрешим, то есть – непобедим. Стоило срубить «голову» главного вопроса, как на длинной шее сомнений отрасли новые, многочисленные: всем ли оступившимся дается шанс; сулит он надежду или является изощренным наказанием? А может, сквозь нору выползка тянет долг, не погашенный при жизни? Если так, почему отжатие, утопление и участие в иных ритуалах, а также и принятие необоснованного гнева толпы убивают выползка на время, не избавляя его от бремени изначального долга?

Яков усмехнулся. Многоглавый дракон вопросов, ядовитых и болезненных, не так и страшен. С ним, в отличие от беспамятства и пустоты, можно бороться.