Все прежние явления в мир были похожи на сонный кошмар без надежды на пробуждение. И лишь теперь что-то меняется. С первого дня, с первой минуты эта жизнь – другая, ведь у норы стояла Юна, она смотрела сочувственно… Юна бы, пожалуй, сравнила выползка с цветком, который срезают и снова растят из черенка. Юна бы сказала, что память – это корень души. И еще Юна, даже не задаваясь вопросами о душе и человечности, укоренила выползка в мире, подарив ему имя.

Два года назад выползок стал Яковом. Через несколько дней после памятной грозы в Луговой он удалился на безопасное расстояние от норы и убедился: слежки нет. Направился в столичный пригород, к ближнему из своих многочисленных тайников. Имея опыт десятков смертей и погонь, поневоле научишься выживанию! Уже два века он выстраивал, поддерживал и использовал сеть тайников в областях своего вероятного появления. А еще – завел правило отмечать торжественным ужином успешное врастание в мир.

В первую спокойную ночь новой жизни – с постоянными документами, приличной одеждой и полным кошельком – Яков Янович Локкер заказал столик в модном столичном ресторане. Обсудил с официантом меню, придирчиво выбрал вино. Нашлось занятное – из знакомого погреба, и урожай года, памятного по позапрошлой жизни. Тогда довелось пить вино молодым, оно было дешевое, но яркое. Теперь одна из немногих уцелевших бутылей приобрела значительную выдержку и впечатляющую цену.

Яков ужинал, глубоко дышал, улыбался… всей душою впитывал покой и благополучие. То и другое для выползка мимолетно и фальшиво, а для людей – привычно, хотя тоже ложно. Люди не знают извечности перемен, не накопили опыта…

Столик, один из самый престижных, размещался у воды. Взгляд вдруг оказался магнетически притянут бликами луны, скользнул по поверхности, не нашел опоры – отраженного в озере неба – отяжелел и погрузился во тьму. Проявилось специфическое ощущение: такое сопровождает движение сквозь нору. По спине скользнул холодок… и со дна, навстречу взгляду, всплыла картина прошлого. Яков окаменел, всматриваясь, запоминая и даже – проживая заново. Память щедро вливалась в сознание, полнилась красками, запахами, звуками, движениями души. Яков глотал прошлое, как хмельное вино, и пьянел от восторга: он родился в этом мире! Он – человек, а вовсе не призрак или бесь околечная!

Память сразу отдала последний день человечьей жизни – и смерть. Яков заново перемог отчаяние, вытерпел бессилие, порвал сердце надвое и не смог выбрать, что верно: выжить и предать – или умереть и сохранить верность тогдашним своим идеалам, пусть даже примитивным, детским.

Когда видение угасло, тело выползка корчилось на полу. Левая рука была распорота подвернувшимся под неё ножом, кулак правой сжимал осколки бокала. Над ухом истошно причитал официант: нет, еда не отравлена, надо срочно звать доктора, у гостя эпилепсия!

В тот вечер Яков не натворил глупостей и не выдал себя. Отдышался, дождался врача и вытерпел перевязку, поблагодарил официанта, щедро расплатился по счету и ушел. И после повадился вечерами гулять в безлюдных парках, вглядываться лужи, озера… или гасить свет в спальне и созерцать темные зеркала, оконные стекла. Иногда не помогало, но порой знакомая боль являлась, и Яков спешил выдрать из небытия свежие куски прошлого – всегда кровоточащие отвращением к тому фанатичному пацану, который оказался слаб и выбрал смерть. К недорослю без имени, внешности и характера… Память возвращалась трудно, тот юнец казался призраком – бестелесный, чужой мыслями и делами, решениями и движениями души.

Яков, став выползком, тридцать восемь раз успешно покидал нору. Прятался, боролся с живками, использовал людей и обстоятельства с выгодой для себя. Он научился многому, и обыкновенно первым опознавал врагов, делал противников союзниками и обращал против еще более опасных врагов.

Выползок встраивался в мир людей, но – не жил, лишь изнемогал от бессмысленной и бесконечной борьбы за выживание… И вдруг обрел память, а с ней – смысл.

Яков восстанавливал прошлое того пацана постепенно: его мечты, его окружение, его намерения и ошибки. Каждый новый осколок памяти дополнял мозаику и укреплял в намерении вернуться на испытательное поле судьбы, пройти до конца путь, который оказался непосильным в первой жизни. Увы, Яков не вспомнил своего урожденного имени. Но твердо усвоил, с кем были связаны его жизнь и смерть – те, изначальные, человеческие. Ключевых людей в памяти пока что нашлось двое. Один воодушевил пацана, вооружил идеей, обещал ему новую жизнь… и научил убивать. Второй пытал и отнял жизнь. Оба давно мертвы… Но идея первого не истлела, она по-прежнему вооружает недорослей и учит убивать. Да и второй человек – сам он мертв, но его род не пресекся, не утратил влияния. Значит, есть люди, способные дать ответы на новые вопросы. Многоглавый дракон любопытства встрепенулся, полнясь азартом охоты. Смысл наполнил жизнь красками, сделал плотной, сложной. Каждый день Якова Локкера стал расписан поминутно.

Два имени из прошлого были важны, но имелось третье, не менее ценное – Юна. Пообещав вслух не вовлекать ее в дела и не беспокоить, Яков лукавил: он уж конечно собирался найти, он желал убедиться, что у Юны все хорошо. Он желал по возможности отблагодарить. Все это было два года назад. Давно…

Плотное время настоящей жизни спрессовывало события, встречи, связи. Вот и сегодня утро без остатка истрачено на встречи и знакомства, это каждодневная рутина – надо натягивать сеть связей в столице. Послеполуденное время отведено большому и срочному делу. Для него заготовлены документы, подобраны люди и обстоятельства, выверены сценарии – основной и запасные.

Часы над судебной палатой тихого пригорода отмерили два удара. Обеденное время. Мирное, сонное… удачное, чтобы поднять занавес живой пьесы. Итак, картина первая: большой переполох. Пружиной для него стали сведения, переданные поутру заинтересованным адресатам в тайной полиции. И – закрутилось!

Пять больших автомобилей доставили щеголеватых дознавателей, три пустые кареты распахнули дверцы, ожидая задержанных; с шумом подкатили аж десять разномастных экипажей, набитых городовыми. Людской горох рассыпался по площадке, застучал в парадные ворота больницы…

Яков усмехнулся, наблюдая панику охраны, той самой охраны, которую вчера не удалось подкупить или усыпить. Сегодняшний способ сработал. Стражи больницы для знати, коей сплетни – страшнее чумы, сперва препирались, надменно перечисляли попечителей, но осознали: это заклинание, казавшееся всесильным, на тайную полицию не действует! Ворота оказались распахнуты, дознаватели беспрепятственно вторглись в парк, их авангард сходу захватил главный корпус. Следом, как мародеры за войском, устремились мелкие чины. На улице снова сделалось тихо. Лишь два жандарма терлись в стороне от здешних охранников, надзирая и за ними, и за воротами.

Яков стукнул в переднюю стенку, предлагая вознице, как оговорено заранее, продвинуть экипаж. У самых ворот он распахнул дверцу, спрыгнул наземь и решительно, но без спешки, направился в больницу. Рослый жандарм сунулся было с вопросом, встретил холодный властный взгляд, поежился и торопливо отдал честь, домыслив невысказанное: длинные темные пальто носят надзирающие чины. Облава устроена тайной полицией, значит это – их человек, и очень важный. Прибыл инкогнито: без формы и знаков отличия.