Именно так: взлом и обыск! Теперь он не сомневался, что Виролайнен копался в его мозгах, разыскивая некую секретную кнопку, спусковой рычаг возврата, на который он сам не пожелал нажать… Для чего? Догадаться было нетрудно.

Одинцов поднялся и вышел из палатки, постоял рядом с ней, глубоко вдыхая прохладный ночной воздух и бездумно обшаривая взглядом северный небосклон. Баст, зеленовато-серебристый и яркий, подбирался к зениту; бледно-золотой Кром уже заходил. В мешанине звезд ему уже удавалось различить знакомые фигуры: прямо над ним раскинуло крылья созвездие Семи Ветров – или Птица, как называли его айдениты, ниже щерила зубастую пасть Акула-Саху, ей навстречу мчался шестиногий Тарх, вздымая копытами сверкающую звездную пыль. У самого горизонта длинной полосой с тремя торчавшими перпендикулярно мачтами раскинулся Стагарт. Какие-то из этих бесчисленных светил, возможно, посещали Древние, и не исключалось, что где-то там они и живут, навсегда покинув Айден… Или они нашли пристанище на Юге, на таинственном далеком Юге, за Великим Болотом, в землях, куда мечтали проторить дорогу Ксам, империя и другие страны Длинного моря?

Если бы найти Древних, думал Одинцов, то, быть может, удалось бы узнать, где находится Айден. В той ли Галактике, в которой Земля, или в другом звездном острове? Либо вообще в другой реальности, которая соприкасается с земной лишь в одном месте, в Баргузине, где расположена установка Виролайнена… Или Айден удален от Земли не в пространстве, а во времени? Может, он в будущем или в прошлом, за миллионы лет в ту или другую сторону от искры разума, что вспыхнула и погасла на Земле?

Одинцов потянулся и вздохнул, стараясь изгнать воспоминание о скользких щупальцах, шаривших в его мозгу. Нет, зря старина Виролайнен пытается инициировать сигнал возврата, запуская лапу ему под череп! Пожалуй, старику удалось бы добиться своего, если бы он, Одинцов, спал целыми сутками. Но волновой зонд, щуп, поток импульсов – или что там еще генерирует эта проклятая машина! – будит его. А в бодрствующем состоянии Георгий Одинцов не боялся ничего.

Нет, он не хотел возвращаться. Пока не хотел. И дело заключалось даже не в том, что обладание молодой плотью, пластичной, как мягкая глина, в которой с каждым днем все ясней и ясней проступали черты юного Гошки Одинцова, сулило новые радости. Это казалось приятным, как и предстоящая встреча с златоволосой Лидор, но главное было в другом. В том, что Одинцов никогда не останавливался на половине пути. Гордость – или, возможно, его понимание долга – требовали, чтобы работа была завершена.

Не являлись ли все эти мысли самообманом, своеобразным фундаментом из булыжников чести и кирпичей обязательств, которыми он подкреплял свою истинную цель – задержаться в Айдене как можно дольше? Что ж, возможно…

Вдруг ему захотелось побыть наедине с этой молчаливой и темной ночной степью, разбросавшей свои травяные ковры от лесов Айдена до страны холмов, от подножий восточных ксамитских гор до Западного океана. Приглушенный ночной гул лагеря – храп и сонные вскрики людей, негромкое фырканье тархов, лязг доспехов часовых – вдруг начал тяготить Одинцова, смутно напоминая про другие человеческие муравейники, неизмеримо более огромные, шумные и надоедливые. Москва, Тегеран, Ханой, Новосибирск… Даже Баргузин, где в криотронном блоке, в холоде и тишине анабиозной камеры, стынет оболочка Георгия Одинцова…

Он передернул плечами, вернулся в палатку, повесил за спину чель, сунул нож за отворот сапога, подумал секунду и вложил еще один клинок в другое голенище. У настоящего хайрита по кинжалу в каждом сапоге… Задернув полог шатра, он медленно побрел к границе лагеря. Лагерей, собственно, было два: хайритский, окруженный плотной стеной фургонов – Одинцов по-прежнему ночевал в нем, – и второй, более обширный, заставленный кожаными шатрами айденитов и тоже огороженный возами. Там стояла просторная штабная палатка, в которой он теперь проводил утренние и вечерние часы, выслушивая доклады и отдавая приказы мелким, средним и крупным начальникам своего воинства.

Он миновал неширокий проход между двух повозок, освещенных факелами. Часовые, узнав его, опустили взведенные арбалеты. Один из них смущенно кашлянул и произнес:

– По нужде, вождь? – Справлять нужду в пределах лагеря было строжайше запрещено. – Вон там, где горят три факела, ямы… И четверо наших дежурят вместе с тархами… Тебя проводить?

– С этим справлюсь сам. – Одинцов махнул рукой и широко зашагал в сторону нужников. На середине пути он свернул направо, прошел метров сто и остановился, вдыхая прохладный ночной воздух. Сейчас он нарушил собственный строгий приказ – не покидать лагерь в одиночку, особенно в ночное время. Собственно, ночью уходить за линию постов вообще запрещалось, и в одиночку, и группами; нарушителям грозила порка кнутом. Пока еще никто не был наказан – айденские ратники свято соблюдали дисциплину, и к тому же каждый октарх следил за своими людьми в оба глаза. Для разнообразия Одинцов мог высечь самого себя или поручить экзекуцию Чосу, выполнявшему при нем одновременно функции денщика, оруженосца и телохранителя. Но Чос мирно храпел в палатке рядом с шатром своего хозяина и друга, не ведая, какие опасности грозят тому в ночной степи.

Где-то зашуршала трава, и Одинцов замер, прислушиваясь. Шерры?

Он предпочитал называть этих хищников, похожих на небольших рыжеватых собак, шакалами. Но шерры не охотятся ночью… так, во всяком случае, говорили проводники. И они панически боятся людей… Очень осторожные твари! Проводники, люди из айденского племени охотников и скотоводов, притулившегося на границе между степью и лесом, ругались: «Трусливый шерр!» Другие обитатели засушливой степи, мыши и суслики, добыча шерров, были еще трусливей.

Не оборачиваясь, сохраняя спокойную расслабленность позы, Одинцов чуть-чуть согнул колени и приготовился. Выгоревшие под солнцем травы были сухими и ломкими; лишь призрак сумеет подобраться к нему беззвучно.

Это создание не было призраком – пару раз он уловил чуть различимые шорох и треск, потом – слабый запах пота. Человеческого пота! Теперь Одинцов не сомневался, что возьмет пленника. Кем бы ни был этот человек, таинственным степным аборигеном или ксамитским лазутчиком, он явно испытывал охотничий интерес к воину, неосторожно удалившемуся от лагеря. Отличная приманка! Одинцов ссутулил плечи, согнулся, стараясь, чтобы его фигура не выглядела устрашающе огромной. Потом по его губам скользнула хитроватая усмешка; он расстегнул пояс, приспустил штаны и начал мочиться.

Подействовало! Ощутив затылком легкий ветерок, он тут же повалился ничком, придерживая одной рукой штаны, а другой ухитрившись поймать лодыжку нападавшего. Незнакомец перелетел через него и теперь судорожно бился на земле, пытаясь высвободить ногу из живого капкана. Но Одинцов держал крепко. Подтянув штаны, он встал на колени, ухватил свою добычу за плечи, затем поднялся на ноги и как следует потряс пленника. К его безмерному удивлению, человек внезапно выскользнул у него из рук и, крутанувшись на пятке, нанес удар ребром ладони, целясь прямо в горло. Сильный и умелый удар, способный искалечить даже крепкого мужчину, хотя нападавший отнюдь не казался богатырем.