поглотило покрывало. Я не помню, ни как меня грузили в «Скорую», где зафиксировали руки и ввели обезболивающее, ни как я попала в приемное отделение, где им пришлось срезать с обожженной кожи обгорелый кардиган. Врачу приходится рассказывать мне, что случилось, поскольку сама я не могу вспомнить почти ничего. Это из-за сочетания глубокого шока и сильнодействующих опиатов, объясняет он, что, учитывая мои повреждения, обычное дело.

Я интересуюсь у него, что стало с моим салоном. Насчет этого он ничего не может сообщить, однако точно может сказать, что меня ждет дальше. Хирургическая обработка ожоговых ран, пересадка кожи, реабилитация, рубцевание, контрактура… и боль. Много боли.

Он то и дело повторяет, что мне посчастливилось остаться в живых, что повезло вовремя выбраться оттуда, что ожоги у меня, к счастью, не слишком тяжелые. Но я в его словах слышу лишь то, что никогда больше не смогу шить. И что та жизнь, которую я для себя построила, в одно мгновение рухнула. Как непременно сказала бы Maman: проклятие рода Руссель снова дает о себе знать.

Бокал мой уже пуст. Я наливаю еще и иду в кабинет за своей старой коробкой. Внезапно я ощущаю потребность, чтобы меня окружили дорогие мне вещи. Глупо сейчас, конечно, этим заниматься – особенно если учесть, сколько лет я обходилась без них. Но когда столько всего вырывается с корнем, когда так много теряешь, искать утешения нужно в том, что давно близко и знакомо.

Я иду с коробкой обратно по коридору, неся ее так, как держат найденное наконец дитя – крепко, с горячностью прижимая к себе. И на мгновение, проходя мимо зеркала, я вижу, как на меня смотрит она – та юная девушка, что мечтала о принцах и верила в счастливый конец сказки. Однако уже в следующий миг девушка исчезает, сменяясь той женщиной, в которую я превратилась. Измученной и одинокой. Лишенной грез. С бесчисленными шрамами.

На какое-то время – на жалкие несколько месяцев – я действительно поверила, что могу еще как-то использовать мою оставшуюся жизнь. Что я еще могу быть счастлива. Но теперь я вижу, что это всего лишь игра света. Сияющий мираж, который при близком рассмотрении рассеивается. Еще одна потеря в моей коллекции. Еще один несчастливый финал.

Я снимаю одежду, затем выдвигаю ящик тумбочки возле кровати. Пузырек с таблетками на месте. Я вынимаю склянку, зажимаю в кулаке. Долгий сон – вот что мне сейчас необходимо. Полное забытье. Несколько мгновений я сражаюсь с крышкой, но наконец мне удается ее снять, и таблетки, маленькие и белые, вываливаются мне на ладонь. Я пересчитываю их. Семь. Мне кажется, этого недостаточно: я хочу спать очень, очень долго.

Наконец проглатываю все же две таблетки, запивая остатками вина, и откидываюсь назад, на покрывало. Где-то, словно в отдалении, непривычно приглушенным звуком, тикают часы. Я подтягиваю коробку к себе поближе. Вот и снова мы вместе. Коробка с моими воспоминаниями и я. Закрываю глаза, радуясь наступившей темноте, где все тихо и спокойно и где воспоминания не могут меня найти.

Я всегда с горечью принимала, когда что-то заканчивалось.

Глава 35

Рори

18 сентября 1985 года.

Бостон

Рори подъехала к самой бровке тротуара и заглушила двигатель. Она посмотрела на ярко-красную дверь, и внутри у нее словно стянулся тугой узел. Она уже не первый раз без предупреждения являлась к порогу Солин, однако теперь обстоятельства изменились. С того катастрофического ланча прошло уже четыре дня, а от Солин ничего не было слышно, несмотря на то, что Рори звонила ей уже как минимум раз десять. Конечно же, Солин она нисколько не винила. Но Рори необходимо было извиниться – не только за поведение своей матери, но и за то, что сама она при этом присутствовала и допустила подобное развитие событий. Так что, если ей придется что есть силы барабанить в дверь – она будет это делать.

Занавески на окнах были задернуты, на ступенях крыльца валялись три газеты в прозрачных полиэтиленовых пакетах. Рори позвонила несколько раз, потом постучала молоточком.

– Солин, это Рори!

Женщина, выгуливавшая пару раскормленных биглей, сбавила шаг и подозрительно ее осмотрела. Когда она наконец двинулась дальше, Рори вытащила из сумочки конверт и ручку и написала короткую записку: «Прошу Вас, позвоните! Мне необходимо с Вами поговорить! Р.». Напоследок она еще раз постучала, затем впихнула записку между дверью и косяком, понадеявшись на то, что послание никуда не денется, пока сама Солин его не заберет.

Но на обратном пути к галерее мысли у Рори приняли более мрачное направление. А что, если Солин не просто отсиживается, затаив обиду, у себя дома? Что, если она больна или с ней что-то случилось?

Рори еще раз попыталась набрать номер Солин, прослушав восемь гудков, прежде чем повесила трубку. Тут же набрала номер конторы Дэниела Баллантайна. И, как обычно, секретарь сразу соединила ее с ним.

– Рори? Рад вас слышать. Надеюсь, ваша галерея вот-вот откроется?

– Да, благодарю вас. Но мне необходима ваша помощь.

– Выкладывайте.

– Не могли бы вы позвонить Солин и убедиться, что с ней все в порядке?

– С чего бы ей быть не в порядке?

Рори прикусила губу, раздумывая, насколько можно быть с ним откровенной.

– Это долгая история… У нас на днях был ланч, и разговор за столом получился… скажем, неприятным. Неожиданно Солин встала и ушла. А теперь она на звонки не отвечает, а когда я сейчас заехала и постучалась к ней, она мне не открыла. Поэтому я волнуюсь.

Баллантайн вздохнул:

– И давно случился этот непритяный разговор?

– Четыре дня назад, – тихо ответила Рори. – Я беспокоюсь, вдруг с ней что-нибудь случилось. Занавески посреди дня задернуты, на крыльце скопились газеты.

– Н-да, – протянул адвокат. – С ней такое бывает.

Его будничный тон сильно удивил Рори.

– Что именно?

– Изображает исчезновение. Прячется от всех в своем логове. Что-то выводит ее из себя, выбивает ее из колеи – и она просто удаляется.

– По-вашему, она всего лишь злится?

– Ну, «злится» – пожалуй, не совсем подходящее слово. Просто некоторые вещи лишают ее душевного равновесия. То, с чем она предпочитает не иметь дело. И справляется она с этим состоянием тем, что прячется. Поверьте, я знаю ее уже не первую неделю.

– И что вы обычно делаете? Ждете, когда она выйдет?

– Как правило, да. Она делает это не для того, чтобы привлечь к себе внимание. Она совершенно искренне хочет побыть одна.

– Но что, если это не так? А вдруг она заболела или произошел несчастный случай?

– Учитывая то, что вы мне только что сказали, бьюсь об заклад – с ней ничего не случилось. Она появится, когда сама будет к этому готова.

– А не могли бы вы попытаться ей все же позвонить? Или зайти к ней? Быть может, она вам откроет, увидев, что это вы.

– Не стоит на это рассчитывать.

– Пожалуйста!

– Ну, так и быть.

– Если она вам ответит, не могли бы вы попросить ее мне позвонить? Мне очень нужно поговорить с ней.

– Я все ей передам, если буду иметь такую возможность. Но не стоит ожидать, что мне удастся изменить ее мнение, если оно уже сложилось. Эта стреляная птица порой бывает очень упрямой и неуступчивой. Посмотрю, что я смогу сделать, и дам вам знать.

На следующий день, вернувшись из галереи домой, Рори обнаружила мигающий автоответчик. При виде такого сигнала у нее всякий раз сердце начинало биться чаще, словно подстегиваемое смесью надежды и страха, которая стала столь привычной в последние месяцы. Однако ни в одном из сообщений не говорилось о Хаксе. Два были от матери, с которой Рори не разговаривала после того случая в «Seasons», и одно – от Дэниела, просившего ему перезвонить.

Рори набрала номер адвоката, и ее перевели в режим ожидания, дав послушать дребезжащую версию «Под парусами» Кристофера Кросса. Наконец в трубке раздался щелчок, и Кристофер Кросс умолк.

– Рори? День добрый.

– Здравствуйте. Вам удалось с ней связаться?

– Нет. Я вчера вечером попытался несколько раз дозвониться, потом сегодня в перерыве на ланч заехал, позвонил ей в дверь. Не отвечает.

Рори стиснула в руках трубку.

– Нужно позвонить в полицию, чтобы они к ней зашли. Что-то случилось.

– Я так не думаю. Мне кажется, она просто залегла на дно. Скажите, вчера мусорный контейнер стоял перед крыльцом?

Рори прикрыла глаза,