любимого Ренуара или Моне уцелели только потому, что, пока все прочее горело, эти картины урвали себе – точнее, попросту украли – нацистские офицеры. Потому что они тогда выбирали, чему быть, а чему погибнуть.

Щеки Камиллы покрылись розовыми пятнами, как будто ей только что влепили крепкую пощечину.

– Вы что, сравниваете меня с нацистами, мисс Руссель?

– Я всего лишь даю понять, что, если позволить какой-то группе людей решать, что достойно существования, а что нет – это может иметь ужасные последствия. Мнение о предметах искусства, как и обо всех прочих вещах, должен составлять тот, кто на них смотрит, n’est-ce pas?[52]

Камилла расправила плечи, как птица, которая распушает перья для придания себе грозного вида.

– Все это весьма трогательные сантименты, мисс Руссель. Но я считаю, что куда разумнее придерживаться своей полосы движения, в особенности здесь, в Бостоне, где эти полосы порой довольно узки. Мы, может быть, и кажемся со стороны огромным городом, однако в глубине своей мы пугающе консервативны и склонны с недоверием относиться ко всему крикливому или иностранному.

Рори в ужасе уставилась на мать. Ей и раньше доводилось наблюдать, как ее матушка осаживала людей – хладнокровно, с хирургической точностью и даже не моргнув глазом, – но тогда это бывало заслуженно. Теперь же происходило совсем другое. В ее речи Рори слышала презрительность и едва прикрытый антагонизм, а напряженный, неестественный язык тела еще более подчеркивал ее воинственную заносчивость. А еще она видела лицо Солин – пепельно-бледное, ошеломленное, как будто на нее внезапно набросились из засады. Рори чувствовала, что ей необходимо вмешаться, сказать что-нибудь, чтобы отвлечь враждебные нападки своей матери, – вот только что? Если она выступит на защиту Солин, то сделает только хуже.

Она едва не вздохнула от облегчения, когда Солин внезапно взяла свою сумочку и встала из-за стола.

– Я вдруг спохватилась, что забыла в дамской комнате помаду. Прошу меня извинить.

Подождав, пока Солин отойдет на достаточное расстояние, чтобы их не услышать, Рори повернулась к матери:

– Ты что такое делаешь?!

Камилла уставилась на нее широко раскрытыми глазами:

– Что я такого делаю?

– Вот только не надо так на меня смотреть! Ты отлично знаешь, что я имею в виду. Ты разозлилась на меня, а выплеснула все это на Солин. Ты видела, как изменилось ее лицо? Ты обидела ее.

– Я обидела ее? – Камилла с каменным лицом посмотрела на Рори.

– Да. И ты… – Но тут Рори осеклась, увидев, что Солин направляется не в сторону дамской комнаты, а к выходу из патио на улицу. – Вот черт… – Она вскочила, едва не опрокинув стул. – Солин! Подождите!

Солин не отреагировала. Рори припустила за ней, пробираясь через лабиринт столиков, и выскочила на тротуар. Одолев почти что полквартала, она наконец заметила Солин, садящуюся в ярко-желтое такси.

Кипя яростью, Рори вернулась в ресторан, где Камилла преспокойно сидела, потягивая вино.

– Думаю, ты очень довольна собой.

Камилла изобразила искреннее удивление:

– А что я сделала? Мы сидели, спокойно беседовали – и вдруг, ни с того ни с сего, она с оскорбленным видом уходит, даже не попрощавшись с нами. Это форменная грубость, если хочешь знать мое мнение.

– Я объясню тебе, что такое грубость. Вломиться на ланч, куда тебя не приглашали. Обращаться к Солин – моей подруге, – как к «арендодательнице». Нести этот вздор насчет движения по своей полосе и как бы вскользь обмолвиться насчет «иностранного» – как будто она не поймет, что это камень в ее огород. Зачем ты так?

– Бога ради, Аврора, потише… Зачем всегда все так драматизировать?

– Я буду говорить так, как мне это нравится. Это мой столик. И у тебя хватает совести обвинять меня в драматизме после того спектакля, что ты здесь нам устроила! Тебе так отвратительна моя новая стрижка? Это я понимаю. Но это было мое решение, а не Солин.

Камилла допила вино и аккуратно поставила бокал.

– Ты считаешь, я из-за этого так расстроилась? Из-за того, что ты обрезала себе волосы?

Рори шумно выдохнула, одновременно раздраженная и уязвленная сквозившей в тоне матери обидой. Она и сама чувствовала, что дело тут вовсе не в волосах, однако была слишком рассержена, чтобы это признать.

Камилла сняла с колен салфетку и, с предельной тщательностью ее сложив, отодвинула в сторону.

– Я просила позволить мне помочь тебе, Аврора. Пройтись с тобой по магазинам, сделать тебе новую прическу. Но ты сказала, что слишком занята. Я понимаю, ты всегда исключительно занята.

– Потому что так оно и есть. Галерея…

– Но для нее ты не так уж и занята, оказывается. Думаю, когда мы разговаривали по телефону, ты уже запланировала эту вашу вылазку.

– Ничего я не планировала.

– Понимаю. Тебе понравилась сама идея. Просто ты решила отправиться туда не со мной.

– Все было совсем не так.

– А как тогда? Объясни мне, пожалуйста.

– Я не хотела себе устраивать хождения по мукам – а с тобой это вылилось бы именно в это. Потому что всегда так получается. Тебе страшно не нравится все то, что я выбираю, и я в итоге сдаюсь, потому что просто устаю с тобою спорить. Я хотела заняться этим сама – наскоро подобрать себе что-нибудь, да и дело с концом. Но я совершенно беспомощна по части одежды, а потому попросила совета у Солин. А она посмотрела в шкафу мой гардероб и решила отправиться в магазин со мной.

– В самом деле? – Камилла подтянула к себе сумочку и, пошарив внутри, выудила губную помаду. Быстро мазнув по губам, она со щелчком закрыла тюбик и закинула обратно в сумочку. – Какое великодушие с ее стороны!

– Да, великодушие, – огрызнулась ей Рори. – Потому что она и есть добрый и великодушный человек. Женщина, захотевшая просто мне помочь. Почему она тебя так бесит?

– Она вовсе меня не бесит. Я просто не понимаю твоей очарованности ее персоной. Какая-то престарелая дамочка, да еще и живущая отшельницей в придачу. И эти ее дурацкие перчатки, как будто она только что со свадьбы или какого-нибудь парада! А теперь ты обращаешься к ней за советом, как модно одеться, потому что когда-то в прошлом она шила свадебные платья. Все это выглядит довольно странно, только и всего.

Рори пристально посмотрела на мать:

– Когда ты успела превратиться в такого человека?

– В какого человека?

– Неважно. Проехали… Солин – моя подруга, и сегодня ты намеренно заставила ее почувствовать себя неуютно. Может, она и не голубой крови Бостона, но она не заслужила твоего презрения. Ей слишком многое довелось пережить.

– Всем нам довелось что-то пережить, Аврора. Это жизнь. Но мы всегда стараемся с этим справляться, если не хотим стать объектом жалости.

– Объектом жалости? – ощетинилась Рори. – То есть то, что Солин все потеряла, что было ей так дорого, делает ее жалкой? Может, и обо мне ты так же думаешь? Из-за того, что пропал Хакс и я отказываюсь с этим смириться?

– Я никогда не говорила…

– В том-то и дело, что говорила. Может, и не всегда облекая это в слова – но ты всегда это подразумевала. У тебя, конечно, стальной и несгибаемый характер, мамочка, и ты этим страшно гордишься. Но у матери, помимо этого, еще должно быть сердце, а я иногда сильно сомневаюсь, есть ли оно у тебя.

Рори быстро собрала пакеты с покупками, подхватила сумочку, потом достала бумажник и отсчитала несколько купюр. Им уже нечего было сказать. И ничто уже, похоже, не заставило бы ее понять поведение этой женщины.

– Этого должно хватить.

– Сядь, Аврора. Мы еще не закончили.

– Нет, уже как раз закончили. И я даже сэкономлю время на звонке. Я не приеду завтра к тебе на бранч. После двадцати трех лет, мне кажется, пора уже честно признать, что мы очень не нравимся друг другу.

Глава 34

Солин

В жизни бывает пора, когда надо всеми силами за что-то держаться, а бывает время, когда надо это отпустить. И ты должна научиться распознавать разницу.

Эсме Руссель. Колдунья над платьями

Наливаю себе большой бокал вина – и у меня до сих пор дрожат руки. Мне, конечно же, следовало сразу после «Bella Mia» вернуться домой, а не идти с Рори на ланч. Хотя Рори совсем не виновата в том, что случилось в «Seasons». Ее свалившаяся как снег на голову мать для нас обеих была нежеланным сюрпризом.

Едва наши глаза встретились, между нами словно пошла рябь… Что именно это было? Настороженность? Неприязнь? Да то и другое сразу – и в то же время что-то еще. Для нее я