– Это я, – повторил он с трудом. Плечи затряслись,он повторил: – Это я… Дай мне Чернышика… я просто поиграю с ним. Дай, яему не сделаю больно… Я сберегу, я его люблю… Ему со мной будет хорошо…

Наклонившись, он щупал спинки, тельца, и одно извернулосьпод его пальцами, руку пригнуло к земле, и по ней поползло, вгоняя острыекоготки в старенькую одежду из невыделанной кожи, тяжеленькое существо.

– Чернышик, – прошептал Иггельд снежностью. – Мой горбатенький… Сам почуял меня…

Он поднялся, в полутьме смутно виднелась огромная сераямасса, огромные, как миски, желтые глаза рассматривали немигающее пристально.Пахнуло тяжелым животным теплом.

– Я его спасу, – прошептал Иггельд. – Явынесу отсюда и… спасу! Это не похищение, понимаешь?

Он начал отступать, не сводя взгляда с этих горящихнедоверчивых глаз. В темноте послышался мощный вздох, в лицо ударила тугаяволна перегретого влажного воздуха, чуть не сбила с ног. Глаза медленно гасли.Иггельд, едва не падая, повернулся и поспешил к стене.

Черныша пришлось пересадить на плечо, дракончику там непонравилось, попробовал забраться на голову, едва не свернул шею. Растопыренныепальцы наконец ухватили веревку, Черныш в это время переползал с плеча на плечои едва не сорвался, но с такой силой вонзил когти, что проткнул коготкамиветхую кожу рубашки насквозь. Боль стегнула по всему телу, хотя Черныш вцепилсятолько в шею.

– Сиди тихо, – прошептал Иггельд. – Иначе яне смогу тебя спасти!

Он начал подниматься по веревке, ее раскачивало, Чернышпохрюкивал, уверенный, что это новая игра, и поглубже вонзал коготки. Иггельддобрался до края в полуобморочном состоянии, по спине под рубашкой ползлитеплые капли. Он перевалился через край, упал, стараясь не придавить Черныша,из-за чего больно ударился о камни лбом, ночь на мгновение озарилась искрами,но только он сам, ослепленный, ничего кроме искр не увидел.

* * *

Домой пробрался тихонько-тихонько, но здесь везениекончилось: со второго этажа по лестнице спускался дядя, ступеньки поскрипывалипод грузным телом, в ночном халате, в растоптанных башмаках и с фонарем в руке.

– Так вот ты где? – сказал он ворчливо. – Всебегаешь по ночам? Воровать начал, что ли… Боги, что это у тебя?

Черныш, сидя у большого и всемогущего друга на загривке,смотрел бесстрашно и с любопытством. В больших зеленых глазах отражалсямаленький толстенький человечек с непонятной штукой в руке, надо попробовать еена зуб. Ортард отшатнулся, едва не выронил фонарь.

– Это дракончик, – сказал Иггельдторопливо. – Его зовут Черныш.

– Что за Черныш?

– Он ласковый и добрый…

– Убери эту гадость! – вскрикнул Ортард. –Это что же за толстая жаба… или раскормленная ящерица в моем доме! Выброси ее,сковырни… сошвырни с себя!

– Это Черныш, – торопливо повторил Иггельд. Голосдрожал, он почти захлебывался словами: – Его нельзя выбрасывать, он стоитдорого!.. Правда, дорого! Вы же знаете…

Ортард приблизил с опасной фонарь, Иггельд отвернул голову,ослепленный, а Ортард, морщась и зло кривя губы, рассматривал Черныша, а тот синтересом рассматривал огромного человеке с непонятной светящейся штукой вруке. Здесь, в теплом и надежном месте, совсем не страшно. Всегда можнобыстренько сползти вниз и спрятаться за пазуху, там тепло, уютно и безопасно.

– Зачем принес? – спросил Ортард все ещевраждебно. – Отнеси и брось обратно в яму!

Он стоял на лестнице, загораживая дорогу наверх. Иггельдпотоптался на месте, осторожно попытался снять Черныша, тот еще сильнее вогналкогти в ветхую одежду, снова зацепив тело. Иггельд постарался не дрогнутьлицом, а Черныш, очутившись на руках, довольно захрюкал и начал умащиватьсяпоудобнее, из-за чего Иггельда раскачивало, как тростинку на ветру.

Привлеченная громким голосом, в боковых дверях спальнипоказалась заспанная жена Ортарда, достославная, ее так и называли,достославная Греманна. Волосы цвета старой соломы стояли торчком, заспанное лицопоходило на груду недожаренных оладий, глаза едва смотрели из щелей междуприпухших век.

– Что за шум? – спросила она недовольно. –Дети ж спят…

Увидела Черныша, рот округлился для вопля. Ортард сказалторопливо:

– Не вопи! Город перебудишь.

Греманна посерела, и без того серое и рыхлое лицо стало ужене горкой оладий, а свернулось в ком сырого теста. Иггельд с тоской вспомнил,что никогда не позволяла ни ему, ни своим забитым детям даже спрашивать о щенкеили котенке. Однажды Чилбук и Кеич, младшие дети Ортарда и Греманны, подобралии притащили домой жалобно мяукающего котенка, так она по возвращении вышвырнулав окно, детей нещадно выпорола. Котенок, не разобравшись, вернулся в дом, гдедети снова накормили и обогрели, она выпорола детей еще жестче и велела занестиэту гадость подальше и утопить.

Сейчас он в беспомощности переступал с ноги на ногу, наконецсобрался с духом, выпалил:

– Это Черныш!.. Он самый умный!.. Но его смотрителисегодня убьют…

Ортард спросил рассерженно:

– За что?.. Хотя убьют и убьют, им виднее.

– Он не самый быстрый, – ответил Иггельд. – Аим нужен самый быстрый…

Ортард сказал резко:

– Все. Хватит болтовни! Ты явился с этой гадостью,перебудил всех, а теперь еще хочешь занести эту дрянь в дом? Так?

– Так, – ответил Иггельд упавшим голосом. Самомутеперь показалось глупым, просто куда еще мог пойти. – Я… я только зайдунаброшу на плечи что-нибудью… а то холодно…

– Ночью всегда холодно, – фыркнул Ортард. –Мы ж не на равнине, здесь горы, если заметил! Ладно, иди. Но я не ухожу спать!Подожду здесь, пока не унесешь эту пакость!

Иггельд торопливо проскользнул в комнатку. Чилбук и Кеичспали, но Елдечук, старший сын Греманны, проснулся, тер глаза, таращился сонно.

– Ты че? – спросил он сонно. – Ты это… ой, чеэто у тебя?

Иггельд осторожно опустил Черныша на пол. Тот замер,опасливо приглядываясь и принюхиваясь, прежде чем сделать шаг в незнакомомместе. Елдечук вытаращил глаза, свесился с постели. Иггельд торопливо перебиралнехитрые вещи, собрал теплое, сунул в мешок, взял лук, колчан со стрелами иповесил за спину.

Елдечук разрывался между диковинным дракончиком и своднымбратом, что ведет себя так непонятно.

– Что случилось?

– Я ухожу, – ответил Иггельд.

Эти слова вырвались сами, но тут же сообразил, что в самомделе уходит, ничего другого не придумать, как уйти из этого дома, уйтиотовсюду, где Черныша обрекли на смерть. Елдечук смотрел вытаращенными глазами,спросил шепотом:

– Можно его потрогать?