Николаевич ровным голосом, – это когда ты можешь позволить себе и не только себе, но и своей семье, достойную жизнь. Когда ты можешь возить детей в детский сад на хорошей машине, когда вы с женой живете в хорошей квартире и так далее, можете позволить себе хорошее здоровое питание. И для того, чтобы в жизни все сложилось благополучно, поверьте мне, совсем не нужно читать тысячи книг, достаточно уметь делать нормально хотя бы что-нибудь одно, – бизнесмен сделал паузу, отпил немного вина из бокала. – Вот вы, – обратился он к Саше, – умеете вы что-нибудь делать, кроме того, чтобы развлекать девушек стихами?

– Нет, ну это уж вы слишком! – возмутился я. – Саша, между прочим, – отличный текстолог. Вот прямо сейчас он привез из Грузии много стихов совсем позабытого поэта Соколовского. Причем стихи эти никак не атрибутированы, и именно Саша установил, что они принадлежат Соколовскому, так что теперь можно будет издать почти полное собрание сочинений.

– Ясно, – по-прежнему спокойно сказал Владимир Николаевич. – Вот вы издадите этого Соколовского. А какая польза?

– Как это какая! – с искренним негодованием произнес я. – Огромная польза! Появится новое имя в нашей великой литературе. Для самой читающей страны мира (пусть и в прошлом) это немаловажно.

Пока мы пререкались, у Саши на лице раздражение сменилось чем-то вроде досады.

– Я понимаю, к чему вы клоните, – сказал Саша бизнесмену. – Это как в разговоре Руфи с Мартином Иденом – стихи у вас хорошие, но их нельзя продать. Но я вам сейчас скажу не о стихах, а о прозе. Представьте себе, что Соколовский – не только поэт, но и весьма интересный прозаик. Он жил и творил в двадцатые-тридцатые годы девятнадцатого века. В науке о русском литературном языке принято считать, что норма, современная норма, которой мы пользуемся по сей день, стала формироваться уже после того, как появились образцы языка, отработанные Пушкиным в его литературных произведениях. Так и говорят: современный русский язык – это язык от Пушкина до наших дней. А вот теперь представьте себе, что Соколовский еще до Пушкина писал гибким, легким, сочным языком, который очень близок к современному. И вы поймите, что это чрезвычайно важно, что вот этот самый язык, на котором мы тут с вами беседуем, спорим, на котором вы приказы отдаете подчиненным, он существует, действует, дает возможность общаться в том числе и потому, что над его формой, внешней и внутренней, работали такие, как Соколовский. И для историков языка каждое подобное открытие – как для мореплавателей новый остров, даже новый континент!

Я чувствовал по тону голоса, что Саша сейчас говорит совершенно серьезно, что то, о чем он говорит, идет от самого его сердца. Сидевшие за столом на время прекратили компанейские беседы и переключили внимание на Сашу и Владимира Николаевича, который, когда Саша произнес последнюю фразу, вдруг весело рассмеялся и картинно развел руками:

– Бог ты мой! Какой монолог! От ваших речей можно впасть в гипнотическое состояние! Я понимаю девушек. Но мне-то, не девушке, а старому опытному человеку, скажите на милость, мне-то какое дело, что там было двести лет назад? Я говорю на русском потому, что здесь все говорят на русском, все его понимают. А были бы у меня рабочие-англичане, я спокойно говорил бы по-английски. И, уверяю вас, мы ни разу не задумались бы о Шекспире. Язык – только средство, – продолжал бизнесмен. – Он нам нужен для работы с людьми, мы им пользуемся, ну и слава богу. Люди знают язык с детства, они работают, отдыхают, общаются, выражают свои мысли, и зачем им все эти ваши филологические заморочки?

– Но кто-то же должен их изучать? – включился я в разговор.

– Не думаю, – просто и ясно ответил мне Владимир Николаевич. – Вот вы, как я понял, кандидат филологических наук?

– Да, – я кивнул.

– И что, заработали вы своей филологией, например, на приличную квартиру? Живете, наверное, в однокомнатной?

– Я живу в общежитии.

Владимир Николаевич рассмеялся:

– Еще лучше! Ну ладно, спросим, как тут говорили, без пяти минут доктора! Ну а вы, профессор, – обращаясь к Саше, не получившего пока даже диплом доцента, он с сарказмом произнес звание, о котором мечтает любой ученый, – вы где живете? Вы женаты?

– Я живу с мамой, – бледнея, произнес Саша. – Но какое это имеет отношение к делу?

– Да Саша, – я вступился за друга, – если только свистнет, за ним сразу куча невест побежит. Правда, девчонки?

Девушки молчали. Снова заговорил Владимир Николаевич, причем в голосе его теперь сквозила легкая дружеская насмешка, будто он вынужден вести диалог на равных с несмышленым ребенком.

– Если, дорогой Саша, – произнес бизнесмен с легкой улыбкой, – вы даже будете свистеть в милицейский свисток, никто, извините, за вами не побежит. Стишки стишками, а денег-то у вас нет. Это факт! Я вообще не понимаю, куда смотрела ваша мама, когда вы шли учиться на гуманитария. Вот уж бесполезное занятие!

Некрасивое лицо Саши все больше превращалось в какую-то неприятную белую маску, он буквально согнулся на стуле, опустив плечи и голову.

– Постойте, – сказал я. – Ну, допустим, вы отрицаете практическую пользу филологии, но это же не значит, что нужно перечеркнуть все гуманитарные науки. Историю-то уж точно нужно знать. Без истории и страны не будет.

– Страна будет всегда, – ответил Владимир Николаевич. – А история ваша – та же филология, то есть, по честному, пустой треп. Вчера писали, что коммунизм – хорошо, сегодня пишут – плохо. И вся эта игра словами, вся эта возня тысяч историков ничего не дают, не решают никаких человеческих проблем.

– А что же или кто же, по-вашему, – спросил я, – решает проблемы? Риторический вопрос?

– Почему же риторический? Я, например, пусть не многие, но кое-какие проблемы решаю. У меня фирма по продаже электроники. Электроника людям нужна? Нужна. У вас, допустим, – бизнесмен обратился к Саше, – есть ведь сотовый телефон?

– Спокойно человечество обходилось без электроники веками, – сухо проговорил Саша, – и дальше будет обходиться.

– Без электроники-то оно обходиться может, – продолжал Владимир Николаевич немного иронично и покровительственно, – а без работы – нет. Я даю многим людям возможность заработать на жизнь. Людям нужна работа. Вот даже вы за свою совершенно, в сущности, бесполезную деятельность получаете деньги, хотя это только из-за инерции советского времени: вроде не читать было неприлично, самая читающая страна и все в таком роде. Но, если говорить по правде, все эти филологи, историки, прочие буквоеды постепенно переходят в разряд, как бы это сказать, – да вашими же словами, в разряд лишних людей. Даже если допустить, что кто-то