Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зоя Игоревна ни в коем разе не преувеличивала, возвещая Варе, что ей «страшно некогда», – дел у нее в самом деле было невпроворот. Кроме того, что ужин следовало «придумать», его еще нужно было приготовить; а вещи развесить? (достирала уже машинка), а с люстры пыль вытереть? (вторую неделю уже глаза мозолит), а уроки проверить у «младшенького»? (пятый класс на тот момент – шутка ли?) – кто всем этим будет заниматься, как не Зоя Игоревна? Другой бы за всеми хлопотами некогда было и имя Господа упомянуть. Другой, но только не Зое Игоревне. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную». – Чтобы никогда не удаляться покаянного настроения, Зоя Игоревна выработала в себе привычку сопроводить молитвой Иисусовой любое свое действие (положительное действие, другого просто не может оказаться в арсенале этой богоугодливой женщины.) – Вот белье под навесом оказалось вывешенным, известно чьими трудами, – «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий…» – произносится ей со вздохом. Вот у сынка, при проверке, в двух упражнениях шесть ошибок найдено, – «Господи Иисусе Христе…» – испрашивает милости себе Зоя Игоревна. Вот последний аккорд в приготовлении: сверху на запеканку картофельную засушенный на зиму укропчик сыпется, она шепчет при этом: «Иисусе, сыне Божий, помилуй мя». После всей проделанной работы настает черед обслуживания бессовестного Федора Ивановича. Обыкновенный ритуал: блюдо на разнос, разнос на табурет, неизбежное «Иисусе Христе», – всю эту конструкцию через пристройку тире дополнительную прихожую несет Зоя Игоревна к флигелю, оставляет у запертой двери, по раз установленному правилу, производит два длинных, три коротких стука, после чего в течение одной минуты следует ей удалиться. Что происходит завсегда. Но в этот раз Зоя Игоревна имела основание переменить заведенный порядок вещей. Поставив табурет и постучавшись, как полагается, она нарочито громко потопала и аккуратно, на цыпочках ретировалась в уголок, так, чтобы, когда откроется дверь, ее нельзя было сразу обнаружить.
Только Зоя Игоревна про себя сосчитала минуту (ровно на счете шестьдесят), послышался легкий щелчок щеколды, и дверь флигеля стала приотворяться. Образовался узкий проем, допускающий обзор, может быть, для одного только глаза. Все вокруг замерло. Зоя Игоревна стояла вжавшись в стену и не дыша. Спустя несколько секунд ход двери возобновился, ее толкали уже с большей решимостью. Вскоре показались вытянутые вперед иссохшие руки, затем и вся жалкая, худосочная фигура пропащего Федора Ивановича. Может быть, по привычке, он ступал крадучись, но смотрел хищником. Испитое лицо его выражало приятнейшее нетерпение. Приблизившись к кушанью, Федор Иванович сузил глазки и предовольно хихикнул. С величайшей концентрацией дрожащими руками он взялся за разнос.
– Феденька! – вынырнула из-за открытой двери энергичная Зоя Игоревна. У, как раз выпрямившегося, Федора Ивановича все полетело из рук вон. Несмотря на всю благожелательность адресованного ему возгласа, он вдруг стал белым, как полотно.
– Феденька, что же это ты! – прокомментировала Зоя Игоревна происшествие. – Ну и что, ну и не переживай! – продолжала она успокаивающе, с присущим ей великодушием, без доли попрека. – А я как раз тебе предложить хотела совместно поужинать. Варя с нами уж третий день, ты верно заметил?.. Варя, твоя любимица, что ты смотришь непонимающе, дочь твоя!.. Ну, так как, покушаем по-семейному, а, Феденька?
«Феденька» продолжал стоять совершенным истуканом.
– Ты, может быть, не ожидал меня увидеть? – простосердечно предположила добродушная Зоя Игоревна. – А я вот тут замешкалась, поправляла занавесочку. Кстати, милый друг Феденька, а что там, не пора ли мне и в неприступных ваших пенатах уборочку произвести?
– Нет-нет! – в одно мгновение пришел в себя Федор Иванович, ознакомившись с безусловно благотворным намерением своей жены. – У меня все чисто, чисто, – пробухтел он торопливо и почему-то крайне испугано.
– Где там чисто, знаю я, как чисто, – засомневалась прозорливая Зоя Игоревна. – Дай-ка взгляну одним глазком, как-то ты живешь?
– Зачем? Не нужно! – перекрыл проход во флигель собственным телом тщедушный Федор Иванович.
– И все же, будьте любезны! – вежливо настаивала заботливая Зоя Игоревна. – Чего это вы, мой дорогой, упрямитесь! – произнесла она сквозь стиснутые зубы, и еще поднажав чуточку, буквально ввалилась внутрь флигеля разом с опрокинутым навзничь жалким Федором Ивановичем.
То, как должна выглядеть обитель почитателя зеленого змия, можно представить и без сторонней помощи. Поэтому считаем себя вправе уклониться от детального рассмотрения «пенатов» злополучного Федора Ивановича, как от дела необязательного и малоприятного для нас. Куда с большей охотой и основанием готовы мы пересказать эмоции главной и истинной героини нашего повествования, проявленные ею после того, как она, почти в прямом смысле слова, окунулась в, самую что ни на есть, незавидную обстановку своего «самостоятельного» мужа.
Таки прорвавшись во флигель, Зоя Игоревна замерла от неприятнейшего изумления, замерла в позе, мягко скажем, не самой удобной для созерцания: стоя на четвереньках. Тем не менее, первое впечатление ее было столь велико, что и спустя минуту поза ее оставалась неизменной; одна голова лишь ее вертелась по сторонам, с застывшим выражением лица, изобразившим ужас.
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя! – произнесла полушепотом пораженная Зоя Игоревна, чувствуя вину за собой, может быть, в том, что давненько не была она тут с ревизией.
– Паутина по всем углам, пылищи-то! – продолжала ужасаться она внутреннему убранству флигеля. – А смрад-то какой!.. А это что, кость куриная? Разве нельзя было собаке отдать? Гляди-ка обглодал