что Зоя Игоревна знала, к чему она стремилась, организовывая этот ужин. Здесь, за семейным столом, она собиралась, предвосхищая известную поговорку, одним выстрелом убить сразу трех зайцев. Во-первых, ей следовало вразумить дочь, во-вторых, образумить мужа, и, в-третьих, на плохом, и даже на двух плохих примерах, как поступать не надо, обучить уму-разуму младшенького. Еще и еще раз мы имеем случай удостовериться, что только благие побуждения могут служить основанием всякому, этой исключительной женщины, всякому ее начинанию.

– Кстати, сыночка, папа наш стесняется спросить, как дела у тебя в школе, даются ли тебе науки? – с этими словами Зоя Игоревна перевела свой взгляд на Федора Ивановича. Тот учащенно заморгал глазами и энергически заерзал на стуле.

– Впрочем, науки, – продолжала она, испытующе взирая на мужа, но обращаясь все еще как будто к младшенькому, – благоразумный наш папочка считает, что науки – это дело, безусловно, полезное, но дело второе, после развития нравственного. Да, так и не иначе! Наш папочка… Папочка наш в воспитании своих детей придерживается определенной системы педагогики. Это метод личного примера – метод от противного, так сказать. Что и говорить, еще тот педагог наш папочка. Вот уже на протяжении многих лет своими поступками и поведением своим он демонстрирует как поступать и как вести себя не следует. Своим позорным житием… Как, неужели вы нас оставляете! – искренне удивилась Зоя Игоревна проявленному мужем намерению встать из-за стола.

– А как же ваше сокровище? – поинтересовалась она, сощурив глазки лукаво. Заинтригованный Федор Иванович замер в нерешительности. Он прекрасно понимал о каком «сокровище» зашла речь. О «сокровище» жидком, мутноватом, в банке. Спустя минуту и после некоторого колебания он уже вновь послушно сидел на своем месте. Зоя Игоревна внутренне ликовала. Выражение лица ее стало еще лучезарней. Глядя на нее, в эту торжественную для нее минуту, стоило сказать: вот уж воистину светлый человек!

– А знаешь, сыночка, о каком это сокровище мы только что с папой твоим разговаривали?.. – обратилась она опять всем вниманием к младшенькому, не забыв в нужном месте и вновь выждать паузу щекотливую. – О тебе, мой дорогой, – наконец произнесла она. (Федор Иванович в который раз выдохнул.) – О другом нашем сокровище, – продолжала Зоя Игоревна, – о Варе, которая, погляди, сидит, ничего не кушает: сразу видно, кто маму больше любит. Кто маму больше ценит. Мама сегодня у плиты полвечера провозилась, да будет известно кому-то. И никого о помощи мама, между прочим, не просила, каждый занимался своими, с позволения сказать, делами. Кто-то, умница, уроки учил, а кто-то… за закрытой дверью был чем-то занят таким… чем-то до боли предсказуемым. Одно из двух: может быть, и благим наставлениям старцев оптинских внимал этот кто-то, по наущению матери… – Зоя Игоревна бросила проницательный взгляд в ту сторону, где сидела Варя. – Но скорее всего, – продолжала она интонацией следователя, приготовившегося выдвинуть разоблачительную свою гипотезу, – скорее всего, бесовскому унынию предавался, и помышлениям суетным, и всяким иным неподобным вещам! Просто кто-то забыл, или вовсе не знает, что все беды происходят от гордости… и непослушания, что есть гордости пагубнейшая поросль. Кто-то мамиными нравоучениями и советами полезными всю жизнь пренебрегал. Теперь вот, пожалуйте – результатец… То-то, сыночка, – повернулась Зоя Игоревна опять к младшенькому. – Ты думаешь, спроста беспокойный наш папочка с некоторых пор благонравие выше всех наук ставит? Умудрен он горьким опытом. Так, Федор Иванович, правильно я говорю? – Зоя Игоревна посмотрела на мужа, потом на дочь, опять на мужа. Федор Иванович своим видом ничего другого не вызывал, кроме презрения. Варю как будто лихорадило. Ее даже на секунду стало жаль Зое Игоревне. Но нельзя было попускать, нельзя. Наступил момент решительный!

– Да, сыночка, да, есть возможность сравнивать у нашего папочки. Получил он эту возможность, удостоился. Благо, и положительному примеру нашлось место в неблагополучном нашем семействе… Ты мое золото! Ух, мои щечки! – не могла нарадоваться Зоя Игоревна своим сыном. – Кушай, мой хороший, кушай, а я тебе расскажу, какие у нас с твоим папой, в незапамятные времена, когда он еще умел разговаривать и не знал опыта, какие у нас с ним происходили перекоры.

– Ты тогда еще вот такусеньким был, крохоткой, – приблизила Зоя Игоревна к прищуренному своему глазику сведенные друг к дружке большой и указательный пальчик, демонстрируя тем младшенькому каким он был. – А уже церковь посещал ты, мама тебя в дом Божий уже на ручках носила, и еще кого-то водила, – взглянула она на Варю, мельком и как бы невзначай, – водила чуть не насильно. Можешь поверить, не нравилось в церкви кому-то. Боязно, неловко кому-то там было. Да разве станет такое с православным христианином, чтобы в доме Господнем его смута одолевала? Это только лукавому у Христа за пазухой может быть нехорошо. Стала я грешить на нечистого. Сообщаю папе нашему опасения свои. У него тогда еще случались трезвые деньки, он еще тогда у нас шахтером работал. Говорю ему, существуют подозрения на вмешательство Сатаны. Остроумный наш папенька тут же мне рекомендацию в сумасшедший дом выписал. Что же, мало ли он мне во время оно преподносил грубостей. Я обиду проглотила, доказательства привожу: «Сам рассуди, говорю, в храм Божий ходит как на каторгу, прихожан церковных дичится, иконочки ребенка не занимают, молитвы дитю не даются, тогда, как Пушкина наизусть, пожалуйста: сказку о царе Салтане от корки до корки». ― «Ну, ты сравнила!» – папочка твой, греховодник, делает мне замечание. ― «Сравнила! – в ответ говорю ему. – Ножки женские воспевал, срамник!» ― «В сказке о царе Салтане?» – переспрашивает меня папа твой непонимающий. ― «Мало ли где, – отвечаю ему, – мало ли где ножки могут быть завуалированы у того, у кого одно только, может быть, что и было на уме». Папа твой недалекий на мои слова одно насмехается. Все ему были шуточки. ― «Смейся, смейся, – говорила я ему предостерегающе. – Погоди, ты еще кровью умоешься!» – Как в воду глядела! Так, Федор Иванович, верно ли я повествую?.. А ведь предупреждала я вас, помните? «Попостись, Феденька, просила, сходи на исповедь, покайся, причастись Святых Христовых Тайн. Ведь от тебя все, от тебя!» ― «Что от меня?» – не понимали вы. ― «Бесы скачут!» – что тут было непонятного?

Зоя Игоревна приосанилась, как бы приготовляя себя к чему-то выдающемуся, и даже, может быть, в некотором смысле, к подвигу.

– Сейчас я тебе расскажу, мой миленький, как папочка твой безрассудный всем святым, что было и есть в мире из одного только упрямства своего манкировал. Бессовестный, ладно бы на кону его самого только душа стояла, так он