Неудивительно, что тебя подташнивало: один Ньютон, два Шекспира, одна Нелл Гвин, один Дрейк и одна Маргарет Тэтчер. Но, казалось, никто этого не замечал.

После короткого сна ты почувствовал себя лучше, уже мог поворачивать голову без того, чтобы вместе с ней не качалась комната. Кровать приобрела горизонтальное положение.

— Как на борту корабля, — заметил ты для Мэри, когда вы вдвоем пересекали холл.

— Морская болезнь? — поинтересовалась она. Ты старался держаться за перила, ступени поворачивались и гнулись у тебя под ногами.

— Тут немного штормит, — отметил ты, пересекая по дуге лестничную площадку.

В конце концов вы достигли спальни.

— Наша гавань и наш рай, — заявил ты. — Но не сухой док.

В твои намерения входило немедленно потребовать выдачи положенных по рациону порций грога, однако, как только ты оказался в кровати, от малейшего движения стены и потолок начинали неприятно колебаться. А ты лежал, дрожа как стрелка компаса, которая никак не может остановиться. Усилием воли тебе удалось все стабилизировать, но ненадолго. Едва момент концентрации прошел, комната вновь стала расползаться в стороны. Ты широко открыл глаза, чтобы удержать потолок на одном месте. Нужно было еще раз сосредоточиться. Приятно знать, что очень скоро ты отключишься.

Когда Мэри забралась в постель, ты почувствовал, что комната моментально выскользнула из твоей власти. И ты отпустил ее.

Все началось снова. Закрутило, завертело.

Потом, как в телевизоре со сбитой горизонтальной настройкой, кадры стали скакать, скакать, скакать…

Это происходило несколькими часами раньше. Не то чтобы похмелье, но четыре часа утра — очень обманчивое время: хмель еще выходит из головы, и все может повернуться в любую сторону.

Ты больше четырнадцати лет был лояльным человеком-бисквитом, пробивал себе дорогу от общего офиса к личному кабинету. Ты — один из немногих руководителей высокого ранга, время от времени употребляющих бисквит «Мажестик», но в ту ночь упаковка из шести «Лучших британских» одолела чувство долга. Ты превзошел все границы своего офиса; обычно ты пьешь там с Бахом, Бетховеном, Моцартом… да какая разница. Ты никогда не пьешь в одиночку. К полудню, особенно если это самый-самый полдень, да еще и жаркий, мысли начинают путаться, тащат тебя то туда, то сюда, и работать становится невозможно, если только не поменять положение в пространстве. Лучшие координаты, как ты выяснил некоторое время назад, — это вкус бренди и звук струнного квартета Моцарта. Когда позволяют обстоятельства, время обеда и по крайней мере еще немного после него ты проводишь в честных усилиях остаться на курсе. И чем больше ты пьешь, тем легче различаешь север, юг, восток и запад. К пяти часам ты обычно выпиваешь достаточно, чтобы найти дорогу домой.

Однако нынче вечером было сложно добраться по лестнице до спальни. Даже с Мэри в роли штурмана.

Теперь уже почти рассвело. Еще одно воскресенье: самый короткий день недели, если сравнивать его с остальными днями в твоей жестяной бисквитной коробке, но скорее всего самый изнуряющий из всех. «Наказания» требуют внимания. Дом, сад, машина — им всегда необходимо внимание. И Мэри тоже.

Так происходило всякий раз, когда ты влюблялся: усилия любви высвобождали в тебе энергию, достаточную, чтобы удерживать все вместе немного дольше обычного. Потом, через несколько месяцев или лет, когда все вновь начинало рассыпаться на части, ты влюблялся в кого-нибудь еще. Новая энергия вырвется на волю, и на какое-то время ты со своим миром еще раз окажешься в безопасности.

Увы, теперь все в тебе иссякло. Кажется, энергии не осталось вовсе — если бы тебе открыть алкоголь раньше, несколько разбитых сердец могли бы спастись. Для тебя алкоголь не проблема, он — решение: растворяет отдельные части, соединяя их в одну. Универсальный растворитель. Океан.

Тридцать четыре года назад в маленьком океане ты родился и прибыл в мир на самом его высоком приливе; он выбросил тебя на берег после месяцев безнадежного дрейфа. Однако сегодня ты живешь от мига до мига, как тонущий человек. Когда ты пьешь, ты перестаешь бороться, постепенно соскальзывая в глубину, легко погружаешься, сажень за саженью. Шесть футов за раз, похороны в море. Позволив бурным водам сомкнуться над тобой, ты погружаешься в пучину, чтобы спокойно отдохнуть на морском дне. Там ничего не дотянется до тебя, не навредит. Всякое движение замедлилось, всякий шум приглушен. Беспокойство, даже злость — не более чем легкие возмущения в атмосфере, почти ласковые покачивания в приливных волнах.

Эти моменты жизни ты рассматриваешь скорее как деления на компасе, нежели на циферблате часов: нет ни дат, ни чисел, только направления, возможности, «долговечность» которых зависит от того, насколько серьезно ты относишься к происходящему, то есть от того, насколько ты пьян. Время — это стремление почувствовать себя где-то еще.

Вначале тебе хотелось выпить океан, но как только ты этим занялся, все образы ужаса — живые и мертвые — предстали перед тобой. Эти создания незряче крались в твою сторону. Чем ужаснее они были, тем больше ты пил, как будто пытаясь проглотить их, Чтобы они исчезли из виду. Ты не пьешь, чтобы забыться, такого больше не случается; океан стал всем, что с тобой происходит, и когда ты напиваешься, то можешь без всяких усилий плыть туда, куда заблагорассудится твоему настроению. Ты в буквальном смысле пьешь как рыба, потому что пьянство позволяет тебе дышать под водой.

Никому не нравится опускаться в океан в одиночку. Совсем не нравится. Даже когда ты вежливо поворачиваешься посмотреть на них с другого конца стола, например, с тем чтобы помахать на прощание, пока сам медленно опускаешься в воду, скрываясь из виду. Иногда гости приезжали, чтобы найти тебя уже полузатопленным, то есть мирно загорающим на ковре в гостиной. Такое пьянство твоя жена, разбирающаяся в подобных делах, называет «смещенной активностью». Смещенной в жидкости, которую ты сам выбрал!

Мэри очень чуткая. Фактически она понимает твои проблемы лучше, чем ты сам, и лучше тебя работает над их преодолением. Когда бы ни случалась конференция на высшем уровне, призванная решить последний кризис твоей жизни, Мэри задает все вопросы и дает все ответы. От тебя требуется только кивать: достаточно, что ты обеспечил наличие повестки дня. Твои отношения с женой читаются как настоящая ученая книга: на каждой странице две-три строчки текста сверху — твой вклад в науку; оставшиеся девять десятых страницы — ее комментарии и примечания, набранные мельчайшим, самым экономным шрифтом.

Несколько дней назад ты швырнул в кухонную стену бутылку из-под вина. Вместо того чтобы опуститься на четвереньки и убрать осколки стекла — Том ведь обычно носится везде босиком, — она немедленно обняла тебя и стала приговаривать, насколько несчастным ты, должно быть, себя чувствуешь. Та еще новость. Потом добавила, что ты убиваешь себя — тоже не новость. На самом деле это выглядело скорее как признание твоего метода, своеобразный способ поощрения. Только после того как ты пригрозил следующей бутылкой запустить в нее, она все же стала менее чуткой.