Но сейчас с Кандинским не то что сложно — это mission impossible[3]! Основной эксперт практически ни с кем не общалась и не хотела вносить никаких изменений в каталог. Есть другие эксперты, которые пытаются занять ее место, но не думаю, что это серьезно. Итак, что я имею? Путь длиной года в два — и то в лучшем случае. Каковы шансы?.. Звук шагов приближавшегося охранника вернул меня в реальность. И я вышла из здания хранилища.

Я понимаю мотивацию каждого человека, который владеет художественным произведением и искренне считает, что он обладает шедевром. Такие люди находят все мыслимые и немыслимые объяснения и контрдоводы, сутки напролет читают архивы и книги в надежде найти хоть одно слово, которое доказывало бы их правоту даже тогда, когда арт-рынок говорит «нет». Таким был мой клиент. Образован, умен, знает, чего хочет, — и добивается своей цели. По природе уравновешен, но когда чем-то действительно увлечен, может и вспылить.

Мы должны были встретиться в кафе, чтобы обсудить наши дальнейшие планы. Место находилось неподалеку от новой русской церкви и моста Альмы, который соединяет левый и правый берега Сены. «После встречи зайду в церковь», — решила я, подходя к кафе, и увидела машину Викто́ра.

Он был сам за рулем и парковался резко, по-парижски — до касания. Да и вообще в Париже к машинам относятся «неуважительно». Бамперы всех автомобилей поцарапаны и помяты. На это никто не обращает внимания.

Викто́р был намного спокойнее, чем при первом разговоре. Мы сели за стол, я заказала чай с жасмином, а он — воду с лимоном. Пока официант нес наш заказ, мы быстро обменялись парой фраз о погоде и перешли к делу.

— Послушайте, Викто́р, — начала я, — у меня большие сомнения в подлинности работы, провенанс[4] непонятный. Техника исполнения оставляет желать лучшего, нет архивных данных — да хоть чего-то, за что можно было бы зацепиться и выстроить хоть какую-то доказательную базу…

— Найдем тебе данные, — голос его стал жестче. — Я как раз занимаюсь вопросом доступа к архивам. Надо сделать проверку… — он вдруг прервался и начал читать какое-то сообщение. — Извини, Валентина, это очень срочно. Минуту, пожалуйста, — добавил, не отрывая глаз от айфона.

Воспользовавшись паузой, я стала медленно наливать чай и размышлять. «Он меня не слышит. Надо сделать какие-то шаги, чтобы показать нереальность его ожиданий».

— Викто́р, давайте проведем подготовительный этап. Он займет относительно немного времени и средств. Начнем с первичного стилистического анализа, переговорим с экспертами по модернизму и русскому искусству. В итоге у нас будет понимание, стоит ли вообще заниматься этим или нет.

— Ты чересчур осторожная, — его голос звучал уже мягче. — Давай.

Стрелка часов закрутилась быстрее — как и я.

Я всегда рада ошибаться в подобных ситуациях, но, к сожалению, это был не тот случай. После месяца работы — многих дней, проведенных в библиотеках, архивах, музеях и в дискуссиях с разными специалистами рынка и коллекционерами, ответ был тот же. Эксперты прямо или косвенно сказали мне NIET (на французском это высшая форма отрицания, означающая «никаких шансов»).

Но мой клиент продолжал говорить ДА. Другие версии, а тем более негативные, он напрочь отказывался слушать. Градус разговоров повышался. На очередной встрече, когда мы уже в энный раз отстаивали свои позиции, я предложила обратиться к науке как к последнему аргументу — провести технический анализ. В глазах Викто́ра промелькнула надежда. Он сразу дал добро.

Я тут же связалась с мадам Долуа (для меня уже просто Аннетт) — одним из лучших экспертов по подтверждению подлинности и профессиональным реставратором. Интеллигентная и образованная француженка, около шестидесяти лет. Всегда в хорошем настроении. Любит шутить. Мы с ней познакомились пять лет назад во время моего обучения в Париже. Она была моим преподавателем. Потом я проходила у нее практику, так и сдружились, но как ментор и ученик.

Мы приступили к работе. Что только с этой картиной ни делали… Просвечивали ее рентгеном, фотографировали во всех возможных лучах и видах света (инфракрасном и ультрафиолетовом). Изучили каждый миллиметр картины под цифровым микроскопом. Смазывали разные участки специальным раствором, чтобы выяснить, как реагирует пигмент. Смогли его идентифицировать, как и холст. Точно определили, в какой последовательности — слой за слоем — создавалась картина. Не было ни малейшего намека на то, что перед нами Кандинский.

Закончив работу, я вопросительно посмотрела на Аннетт. Наши отношения позволяли говорить прямо, без долгих предисловий.

— Ma chére[5]! Мы провели уже два дня с твоим «Кандинским», — она выпрямилась. — Тебе нужен мой вердикт? Правильно я понимаю? — вопрос прозвучал шутливо и в то же время серьезно.

— Желательно, — устало улыбнулась я. Хотя уже знала, что она скажет.

— Ты же понимаешь, что это не подлинная картина…

Я кивнула и начала собираться. Понимать и знать — это две разные вещи. Теперь я знала. В официальном отчете Аннетт тоже написала «нет», но уже в очень деликатной и размытой форме. Эта одна из особенностей «кода профессии». Всегда оставляют немного люфта, чтобы избежать ответственности, во Франции с этим строго.

— Держись там со своим клиентом, — напутственно сказала Аннетт. Мы тепло попрощались. Я вышла из ателье (так во Франции принято называть мастерские) и быстрым шагом пошла к своей машине.

— Если что, звони мне! — крикнула она вдогонку и помахала мне рукой.

Вымотанная и расстроенная, я вернулась домой. Уже не хотелось ничего — ни есть, ни пить. Не знаю, сколько я просидела в молчании. Стало очевидно, что четыре миллиона евро бесповоротно превратились в сто — но не миллионов. Карета стала тыквой, как в сказке про Золушку, только без хэппи-энда. Теперь эта картина в лучшем случае может быть лишь чердачным шедевром.

Мне предстояло самое сложное — сказать об этом клиенту. Я готовилась, подбирала слова, и мы, наконец, поговорили. Он был на удивление спокоен, щедро заплатил за мои услуги, поблагодарил за работу и настойчивость. Не могу сказать, что он до конца согласился с моими выводами, но, по крайней мере, держал себя в руках. Конечно же, в глубине души он всегда будет хоть немного надеяться.

В мире искусства не бывает двух одинаковых историй, каждая — уникальна. Одни заканчиваются позитивно, другие — нет. Чему же научила эта? Надо доверять своим глазам и чутью, но всегда оставлять место для чуда. Лучше попробовать и ошибиться, чем жалеть об упущенной возможности. Но баланс между здравым смыслом и одержимостью должен соблюдаться.