Яковлевич — десять пустых курганов. Произошел этот случай в 1920-е годы, а в 1950 году не менее мистический эпизод случился с автором этих строк, причем в его пользу. О нем еще будет идти речь, но чуть позже.

В Москву вернулись, что называется, «на коне». Новорожденный Дом пионеров признал раскопки первым своим практическим успехом. Для их обсуждения и оценки была созвана специальная конференция — тоже первая в нашей жизни и весьма представительная: в ней, помимо Б.А. Рыбакова, Н.И. Руниной и упомянутой мной «незнакомки», участвовали уже прославившиеся представители тогдашнего среднего поколения российских археологов: А.В. Арциховский, А.П. Смирнов, В.Д. Блаватский и др. Была даже первая для нашего поколения дискуссия. Мы при этом оперировали материалами своих (!) раскопок, а также их анализом в книге А.В. Арциховского «Курганы вятичей» и были бесконечно горды присутствием ее автора.

Всю следующую зиму мы продолжали обработку материалов и на еженедельных заседаниях секции выступали с докладами по самым разным проблемам русской археологии и культуры — вплоть до древнерусской религии (мой доклад на последнюю тему ограничился кратким пересказом нескольких глав известной книги Н.М. Никольского: возможности свои я явно переоценил). Но летом 1937 года мы продолжали раскопки у деревни Пузиково, раскопав еще два кургана, на сей раз «оба на-снос». Они оказались ненарушенными и дали столь же типичные и относительно богатые вятичские комплексы. Руководил раскопками вновь Б.А. Рыбаков, сохранился и состав экспедиции, причем в последний раз: в 1938 году сотрудники секции всего кабинета отправились в Севастополь для осмотра античных памятников Северного Причерноморья, и прежде всего Херсонеса. Я в этой поездке не участвовал, слышал лишь, что прошла она очень успешно и, подобно подмосковным курганам, окончательно определила поле интересов ряда начинающих ученых (и не только археологов). Вспоминаю и ряд будущих антиковедов, медиевистов, новых историков, фундамент знаний которых формировался, наряду со школой, подобными мероприятиями Дома пионеров; немало было среди них «медведниковцев» — моих школьных товарищей, учеников Д.Н. Никифорова и В.В. Сказкиной. Назову хотя бы, к сожалению, уже покойного Юрия Львовича Бессмертного, ставшего одним из крупнейших медиевистов, автором превосходных исследований по истории рыцарства. Здесь можно назвать много имен — это было очень активное, целеустремленное и перспективное поколение. Но настал уже 1938 год: три года осталось до крутого поворота их судеб. А далее:

Плохая им досталась доля — Немногие вернулись с поля...

Но здесь я забегаю вперед. Доля их в полной мере коснулась и меня, но через три года. В 1939 году нападение нацистской Германии на Польшу положило начало Второй мировой войне. В этой связи был изменен порядок призыва молодежи в армию: теперь он следовал непосредственно по окончанию средней школы, условием было лишь достижение в том же году 18 лет. Соответствующий закон имел и обратную силу: выпускники 1939 года, успевшие поступить в высшие учебные заведения, также подлежали призыву. Это повлияло и на судьбу друга моего детства — Николая Иноземцева, призванного в ряды армии в 1939 году, прошедшего всю войну и вернувшегося с четырьмя боевыми орденами лишь летом 1945 года (младший же его брат Александр, самый дорогой человек моего детства, пропал без вести в октябре 1941 года, хотя в моей памяти он живет и будет жить до последнего моего вздоха).

Пока же, в 1938 и 1939 гг., я продолжал копать вятичские курганы, только уже не у Подольска, а фактически в самой Москве, более того, на месте той самой деревни Воробьевки, в которую, как уже отмечалось, в 1925 впервые вывозили меня на дачу. На сей раз, я присоединился к проходившим здесь производственную практику студентам истфака МГУ. Ни деревни, ни яблоневых садов уже и в помине не было, а далее — уже после войны — началось строительство высотной части Московского университета. Так что это были одни из самых последних курганов в самой Москве, и последнее мое участие в раскопках перед уходом в армию. Насколько я помню, за три дня до этого я слушал превосходную публичную лекцию известного историка, слепца Бочкарева о городах Древней Руси, в том числе, Новгороде и Пскове. А уже через несколько дней я прибыл в город Псков для прохождения службы в составе I Мотомеханизированного корпуса Ленинградского военного округа. Совпадение здесь или закономерная последовательность «археологической» линии моей судьбы — пусть читатели решают сами. Мы еще вернемся к этому вопросу, но заранее хочу предупредить, что на дальнейших — «военных» — страницах, на том же «пути» появятся: Старая Русса, Юрьев Монастырь, наконец, Новгород Великий; таким образом, «археологическая» линия заметно обогатится. Но хватило бы и Пскова, где глубокая, истинно русская древность как бы запечатлена и полностью оправдывающей свое название рекой Великой, и суровым мощным Кремлем, и уникальным собором Мирожского монастыря с его сочетанием монументальности и простоты, и прочих монастырей, начиная с XII в., Псково-Печерским Свято-Успенским мужским монастырем XV века, крепостной стеной с девятью башнями XVI столетия. Здесь уже археология и суровое величие древнерусской культуры проявлялись на каждом шагу. И я не помню второго случая подобной их концентрации как материальной, так и духовной. Для окончательного выбора жизненного пути начало военной службы в предгрозовые 1940 и первую половину 1941 гг. именно на псковской земле — исконном первичном центре русского противостояния западным посягательствам — представлялось и мне фатальным.

III. Армия. Отечественная война

В конце 1939 года началась четырехмесячная советско-финляндская война, отнюдь не преумножившая славы советского оружия. Я не политик и не берусь судить о политическом аспекте этих событий. Да и слишком молод я был для подобных суждений, к тому же слишком подвержен тотальной пропаганде соответствующих наших органов, согласно которой политически только нам присуща абсолютная справедливость (даже если стасемидесятимиллионная страна нападет на пятимиллионную), в военном же отношении пропагандировалось неизбежное и одностороннее шапкозакидательство. Хорошо известно, что обстоятельства сложились совершенно иначе. Маленькая финляндская армия действовала умело и отважно, а оборонительная «линия Маннергейма» оказалась чрезвычайно мощной, ее преодоление потребовало очень больших жертв. В военной же подготовке Советского Союза был выявлен ряд существенных недостатков в самой ее системе, в отсутствии единоначалия, в квалификации командных кадров, особенно после огромных потерь среди