развернувшись, нырнул вновь, проехал по низу метров 200 и лишь тогда вынырнул на грунтовую дорогу. Я же при каждой возможности отстреливался из ДТ (дегтяревского танкового пулемета). Очевидно, число немцев в роще было ограниченным, но подходящие машины могли резко изменить обстановку. Во всяком случае, эшелон надо было уводить. Причем ближе к рассвету: дорога оставалась малознакомой, а использовать фары было нельзя. Поэтому вначале были сохранены и станковые пулеметы на флангах, и прочие оборонительные меры, а в третьем часу ночи (было середина июля!), стараясь минимально нарушать тишину, мы почти ощупью двинулись к Старой Руссе. По моим расчетам оставалось до нее километров сорок. Километров за двадцать пять до города мы были остановлены отрядом управления особых отделов (НКВД) и далее ехали с сопровождением. Личное оружие у меня отобрали, а вся документация осталась у исчезнувшего офицера. Машины по приезду в город разместили в большом парке Дома Красной армии и поставили к ним свою охрану. Нас же с шофером броневичка увели в помещение указанного управления и разлучили (больше я его не видел). Дом был уже полностью подготовлен для своих печальных функций: окованные двери, решетки на окнах, часовые на обоих этажах. Поставили в очередь, спасибо, короткую. Из окованных дверей выводили людей с сорванными петлицами, без ремней и шнурков, полагаю, что офицеров. Форма, в основном, прибалтийская. Разговоры были запрещены. Когда пришла моя очередь, меня резко втолкнули в комнату, где перед зарешеченным окном сидел офицер с лежащим перед ним на столе пистолетом, который тут же был направлен на меня с криком: «Почему сбежал с передовой? Откуда спер боеприпасы, без которых фронт задыхается?». Отвечать всячески не давали, но именно ответы мои и переменили обстановку. Спасла меня святая уверенность в невозможности в нашей стране, а особенно сейчас, никакой несправедливости (о подобных ситуациях я понятия не имел). И оповестив своего «собеседника» о том, что я комсомолец и курсант, я, перекрикивая его, стал излагать всю нашу историю. Тут он сбавил тон и переспросил все, что касалось исчезновения командира эшелона с документацией, а более всего — места моей перестрелки с немцами и расстояния его от города. К счастью, я запомнил название ближайшего к этому месту села: в нем я оставлял эшелон. Явно взволнованный моими сообщениями офицер оставил меня под охраной двух солдат и вышел. Видимо, звонил в артиллерийские склады и «по начальству». Вернулся быстро и уже нормальным тоном сказал: «Пойдешь к коменданту города, все повторишь. Пойдешь под конвоем. Да не вздумай сбежать!». И одному из солдат: «Вернуть оружие!». Далее — абсурд №1. Иду я по середине улицы Старой Руссы в комендатуру с СВТ (самозарядной винтовкой Токарева) и гранатой Ф-1 под конвоем пожилого хромающего солдата...

Комендант выслушал меня очень взволнованно. Спросил, есть ли у меня машина, кроме полуторок. Узнав, что есть санитарка, успокоился: «Езжай немедленно в штаб армии (номер не помню, но назван был), маршрут такой-то, пароли и ответы такие-то в таких-то пунктах. Явишься в оперативный отдел, спросишь полковника и все доложишь подробнейшим образом. И тотчас назад! Не явишься — арестую». Тогда мне все это казалось совершенно нормальным и никаких недоумений не вызывало. Сейчас я этот эпизод именую абсурдом №2: ведь я только что был в контрразведке и воспринимался чуть ли не как дезертир и похититель боеприпасов, и тут тебе маршруты, номера крупнейших подразделений, пароли, имена. Неисповедимы пути Господни. Распоряжением коменданта я исполнил все как по нотам. К счастью, полковник уже получил сведения, полностью подтверждающие мою информацию. Обещал представить меня к награде, но больше мы с ним не виделись: штаб спешно сворачивался.

Вернувшись в город, я застал главную улицу забитой автомашинами с римской пятеркой на заднем борте: это был «сверхсекретный» знак 5-го мотоциклетного полка. Меня тотчас втащили в одну из них. Мои слова о необходимости явиться к коменданту во избежание ареста были встречены дружным хохотом. Зато предупредили, чтобы я попытался перехватить подготовленную «похоронку» для отправки моим родителям. Это удалось, как и в двух последующих случаях: официально я «исчезал без вести» трижды.

К коменданту города я так и не попал, от этого визита был освобожден начальником штаба 5-го полка майором Борткевичем, моим непосредственным начальником. Это был опытный офицер, предельно строгий и столько же справедливый. Несмотря на строгость, рейтинг его в полку был беспрецедентно высок как среди старослужащих, так и среди молодежи. Неоднократно можно было слышать слова: «Пока жив майор — есть полк, не станет майора — не станет полка». Слова оказались пророческими: майор погиб 17 августа 1941 года под Великим Новгородом при взрыве снаряда (стоя в пяти шагах от меня).

А тогда, в июле он провел очень искусный маневр, выведя 5-й мотоциклетный полк из основного направления удара значительных новых сил, подтянутых противником в район упоминавшейся деревни Клин чуть ли не одновременно с началом моей старорусской эпопеи.

К основной части полка я присоединился лишь на четвертый день. Последнюю часть пути машин уже не было, они разошлись по своим подразделениям, доставив им долгожданные боеприпасы. Санитарка же забарахлила и осталась «выздоравливать». Я пошел пешком и в одном из крупных сел встретил довольно большую группу милиционеров, стоявшую на главной площади. Удивлялся их новенькой форме. Прошел стороной, за домами, скорее всего, они меня не заметили или не захотели раньше времени дезавуалировать себя посередине большого села. А на другой день, уже в расположении одного из батальонов своего полка я услышал предупреждение о том, что немцы забросили в наш район диверсионную группу в советской милицейской форме. Вполне вероятно, что появление ее связано с неоднократно отмеченными самолетами, садившимися как вдали, так и в относительной близости по пути моего следования, но мной неопознанными. Это естественно, поскольку наши самолеты все же появлялись, особенно средние бомбардировщики, хотя и заметно реже германских. С последними, очевидно, связана и высадка вблизи достигнутой мной нашей части значительной группы немецких минометчиков, положивших начало ночному бою, охватившему далее и смежные участки, достигнув определенного напряжения, обусловленного как наращиванием численности войск и техники и усилением напора противника, так и все более упорным противостоянием наших войск. Хорошо помню, с каким уважением и надеждой произносились во многих частях фронта слова «шимская оборона», знаменуя героический отпор, встреченный немцами под, казалось бы, незначительным населенным пунктом, для преодоления которого понадобилось многодневное привлечение крупнейших авиационных подразделений.

Еще раз подчеркну, что я не считаю себя вправе описывать, а тем более —