надо было выгулять. Не все же ему взаперти сидеть. Животные, как и люди, любят свободу, к сожалению, люди этого не понимают. Еще когда Сашка приволок откуда-то маленького черного щенка, Александр Петрович поддерживал жену в том, чтобы не держать собаку в доме. Правда, мотивы у них с женой были разные. Надежда не хотела лишней грязи в квартире, а Александр Петрович не хотел неволить собаку; ведь это живое существо. Александр Петрович всегда считал, что собакам место в загородных домах, селах, но никак не в высотках. Но глядя в проникнутые искренней добротой и преданностью глазенки щенка, Александр Петрович, в конце концов, встал на сторону сына. Надежде Васильевне пришлось уступить и смириться с еще одним жителем, за многие годы ставшим полноправным членом семьи.

— Я тебе вот что скажу, — произнес Костя, когда он, Александр Петрович, и Люба шли по улице к метро. Дождь прекратился, оставив после себя озера луж. Ветер утих, но холод стоял невероятный. — Все эти разговоры о возрасте, — все это чушь собачья. Зачем думать о том, что невозможно изменить. Шестьдесят лет или сто — это не так уж и важно. Жизнь вообще простая штука, если меньше думать, — рассмеялся Костя.

— Ну, не скажи Костя. Зачем-то нам мозги все же дал Бог, — сказал Александр Петрович. — Если не думать, зачем же еще?

— А черт его знает, — пожал плечами Костя. — Вот апендикс у человека тоже есть, но для нашего организма он-то бесполезен. Правду я говорю, Любаша? Ты же у нас врач.

— Правда, Костя, правда, — ответила Люба, беря Костю под руку. — Ух, как холодно, — сказала она, теснее прижимаясь к мужу.

— Может и так, а может и не так, — ответил Александр Петрович. — Если Бог вложил в нас что-то, то это для чего-то нужно. Не может быть бесполезных органов у нас в теле.

— Какой ты упрямый, — хмыкнул Костя. — Даже старость тебя не изменила. Каким был, таким остался. Тут тебе сам специалист говорит, что может, а ты не может, да не может.

— Как говорят, Костя, горбатого могила исправит, — ухмыльнулся Александр Петрович. — Если за шестьдесят лет не изменишься, то уже никогда не изменишься.

— Это точно, — рассмеялся Костя. — Я как бросал носки под диван тридцать лет назад, так и в неполных шестьдесят продолжаю это делать. Ох и получаю нагоняй от Любаши. А мне все как мертвому припарка.

— Кого, кого, а вот тебя и могила, тьфу, тьфу, убереги Боже, не исправит, — заметила Люба. — Так что не обвиняй Александр Петрович в упрямстве. Осел и тот ребенок по сравнению с тобой.

— Нет, ну ты видишь Сашка, какие эти женщины, — Костя состроил гримасу. — Ну, никак им не угодишь.

— А нам угождать не надо, — сказала Люба. — Нас понимать надо. Если ты это за свои 58 лет жизни не понял, то кто тебе врач? Уж не я точно.

— Эх, Сашка, — вздохнул Костя. — Вот так и живем — я ей пять копеек, она мне рублем рот затыкает. Ничего возразить не могу. Видишь, какая умница, все знает. Может из-за того, что книги читает. Но иногда, — Костя повернулся к Александру Петровичу и прошептал, — мне кажется, что лучше пусть бы ни читала.

— Я все слышала, — сказала Люба. — Может, если бы и ты книги читал, то знал бы, зачем человеку мозги.

— И что ей сказать после такого? — приуныл Костя. — Перед лучшим другом и так унижает. А еще любимая жена называется. Ты бы лучше, вон у Шарика поучилась, — кивнул на собаку Костя. — Иногда и молчать полезно.

— А ты мне, что это рот затыкаешь? — повернула голову к мужу Люба. Выражение на лице вряд ли можно было назвать приветливым.

— Все, все молчу, — засмеялся Костя, видя реакцию жены. — Я шучу, а ты все на веру воспринимаешь.

— Костя, — Александр Петрович решил вмешаться. — Я вот что тебе скажу. Иногда мне кажется, что женщины мудрее мужчин. Нет, нет, ты дослушай, — он взял Костю за руку, порывавшегося что-то сказать. — Ведь известно, что женщины больше склоны руководствоваться в жизни чувствами, а не головой, как мужчины. Мне когда-то Надюша предлагала, чтобы я пробовал себя на писательском поприще. Я как сейчас помню. «Сашка, — говорила она. — Если чувствуешь, что это твое, не сомневайся. Берись и делай. Семью как-то вдвоем прокормим». Но я не слушал ее. Для меня семья была на первом месте. Надо же и кормить было, и одевать, и вещи какие-то в квартиру покупать. Благо завод выделил квартиру, а так, кто бы мне ее дал, если бы писательствовал. Но, знаешь, жизнь не такая легкая штука, как кажется на первый взгляд. Сейчас я думаю, да что греха таить, я чувствую, что чего-то не хватает мне в жизни. Как будто осталось что-то незаконченное. Нет… как это сказать… удовлетворения что ли. Нет. Вы не поймите меня неправильно. Бог мне свидетель. Я вполне доволен своей жизнью. У меня чудесная семья, жена, дети, но все равно. Чувствую, что чего-то не хватает. И от этого какой-то тяжелый осадок на душе остается.

— Эх, Сашка, — Костя положил руку на плечо друга. — Всегда ты воду баламутишь. Да перестань ты думать о том, что могло быть. Ну, вышло, так как вышло. И черт с ним! Сам говоришь, у тебя чудесная семья, так и живи для семьи, как всю жизнь жил. Да и кто тебе мешает писать сейчас. Пенсия есть, крыша над головой тоже имеется. Пиши, если душа желает.

— И правда, Саша. Почему бы тебе не попробовать сейчас писать, — поддержала мужа Люба. — Детьми заниматься уже не надо, разве что внуками, когда в гости придут. Кто знает, может мы сейчас идем с новым Достоевским или Толстым.

— Во-во, Любаша дело говорит, — ухмыльнулся Костя и подмигнул другу. — Сам же говорил, что женщины мудрее мужчин.

— Боюсь, стар я уже для этого, — вздохнул Александр Петрович. — Мне же не двадцать лет, и даже не тридцать. Тут уже о смерти стоит задуматься, а не о писательстве.

— Опять двадцать пять. Кто про что, а ты про смерть, — рассмеялся Костя. — Ну, смотри сам. Как-никак твоя жизнь, тебе и решать. Ну, давай друг пять, — сказал Костя, когда они подошли к станции метро. — Даст Бог свидимся. Меньше думай о плохом.

— До свидания, Саша. Заходите с Надюшей в гости, — сказала Люба. — Раньше часто захаживали, а в последнее время уже и дорогу к нам забыли.

—