время цену слова;

сейчас эпоха, где романтика

звучит, как дудка крысолова.

Весомы и сильны среда и случай,

но главное — таинственные гены,

и как образованием ни мучай,

от бочек не родятся Диогены.

Бывают лица — сердце тает,

настолько форма их чиста,

и только сверху не хватает

от фиги нежного листа.

Душой своей, отзывчивой и чистой,

других мы одобряем не вполне;

весьма несимпатична в эгоистах

к себе любовь сильнее, чем ко мне.

Когда сидишь в собраньях шумных,

язык пылает и горит;

но люди делятся на умных

и тех, кто много говорит.

В стихах моих не музыка живет,

а шутка, запеченная в банальности,

ложащаяся грелкой на живот,

болящий несварением реальности.

Нельзя не злясь остаться прежним

урчаще булькающим брюхом,

когда соседствуешь с мятежным

смятенно мечущимся духом.

 Жрец величав и строг, он ключ

от тайн, творящихся на свете.

а шут — раскрыт и прост,

как луч, животворящий тайны эти.

Несмотря на раздор между нами,

невзирая, что столько нас разных,

в обезьянах срослись мы корнями,

но не все — в человекообразных.

Жизнь не обходится без сук,

в ней суки с нами пополам,

и если б их не стало вдруг,

пришлось бы ссучиваться нам.

Слишком умных жизнь сама

чешет с двух боков:

горе им и от ума,

и от мудаков.

В эпоху страхов, сыска, рвения —

храни надменность безмятежности;

веревки самосохранения

нам трут и душу и промежности.

Пугаясь резких поворотов,

он жил и мыслил прямиком,

и даже в школе идиотов

его считали мудаком.

Чтобы плесень сытой скудости

не ползла цвести в твой дом —

из пруда житейской мудрости

черпай только решетом.

Есть люди: величава и чиста

их личность, когда немы их уста;

но только растворят они уста,

на ум приходят срамные места.

Люби своих друзей, но не греши,

хваля их чересчур или зазря;

не сами по себе мы хороши,

а фону из гавна благодаря.

Бесцветен, благонравен и безлик,

я спрятан в скорлупу своей типичности;

безликость есть отсутствие улик

опасного наличия в нас личности.

В года кошмаров, столь рутинных,

что повседневных, словно бублики,

страшней непуганых кретинов

одни лишь путаные умники.

Не меряйся сальным затасканным

метром

толпы, возглашающей славу и срам,

ведь голос толпы, разносящийся

ветром,

сродни испускаемым ею ветрам.

На людях часто отпечатаны

истоки, давшие им вырасти;

есть люди, пламенем зачатые,

а есть рожденные от сырости.

Глава 7

УВЫ, НО ИСТИНА — БЛУДНИЦА

НИ С КЕМ ЕЙ ДОЛГО НЕ ЛЕЖИТСЯ

Я охладел к научным книжкам

не потому, что стал ленив;

ученья корень горек слишком,

а плод, как правило, червив.

Вырастили вместе свет и мрак

атомного взрыва шампиньон.

Боту сатана совсем не враг,

а соавтор, друг и компаньон.

В цинично-ханжеском столетии

на всем цена и всюду сцена.

Но дом. Но женщина. Но дети.

Но запах сохнущего сена.

Глубокая видна в природе связь,

основанная Божьей бухгалтерией:

материя от мысли родилась,

а мысль — от спекуляции материей.

Толпа естествоиспытателей

на тайны жизни пялит взоры,

а жизнь их шлет к ебене матери

сквозь их могучие приборы.

Дай голой правды нам, и только!

Нагую истину, да-да!

Но обе женщины, поскольку

нагие лучше не всегда.

По будущему мысленно скитаясь

и дали различая понемногу,

я вижу, как старательный китаец

для негра ставит в Туле синагогу.

Как сдоба пышет злоба дня,

и нет ее прекрасней:

а год спустя глядишь — херня,

притом на постном масле.

Очень дальняя дорога

всех равняет без различия:

как бердичевцам до Бога,

так и Богу до Бердичева.

Устарел язык Эзопа,

стал прозрачен, как струя,

отовсюду светит зопа,

и не скроешь ни фуя.

В духовной жизни я корыстен

и весь пронизан этим чувством:

всегда из двух возможных истин

влекусь я к той, что лучше бюстом.

Бежишь, почти что настигая,

пыхтишь в одежде лет и знаний,

хохочет истина нагая,

колыша смехом облик задний.

Наш ум и задница — товарищи,

хоть их союз не симметричен:

талант нуждается в седалище,

а жопе разум безразличен.