Хорошо, хорошо, что она ушла, – сказала какая-то старуха, глядя на солнце из-под руки. И все, кто там был согласились с ней; очень хорошо, что она ушла.

Все помнили: даже самая малая личинка богини – это погибель. Настоящая, огненная погибель. Хуже того: это безумие.

Сегодня у посланника намечался свободный день.

С утра его разбудило пение труб. По улице, довольно далеко отсюда, проходила какая-то процессия, несущая флаги. Катились повозки на потешно огромных колесах. Из окна башни были видны пестрые одежды горожан, разноцветные лоскуты, блеск инструментов – надо же, здесь тоже есть медные духовые – и какого-то безумного, косматого старика, который бесновался во главе процессии, выкрикивая неразборчивое.

Таскат потер лицо ладонями, просыпаясь. И кофе нет…

В дворцовом квартале, где стояла отведенная ему башня, все ночи были беспокойны. Он понимал, что здесь, по словам предыдущего посланника, все довольно архаично. Иногда в садах, окружавших башни, раздавались странные и жуткие крики. К неосторожному прохожему тянули зеленые лапы папоротники, его пугали темными сплетениями воздушные корни. Иногда в окна, не закрытые ничем, влетали маленькие зубастые птицы, похожие на птеродактилей давней эпохи. Птиц побольше держали вместо домашних животных, и он мог бы приручить такого… Но монотонная перекличка стражи могла запросто свести с ума.

Очень хорошо. Для сходящих с ума иноземцев в чужом краю существовала специальная служба. Министерство поддерживало практику «связных», помогающую сохранить государственные тайны, не налагая на посланников обет молчания. С давних времен любому посланнику, уезжавшему на дальние земли, полагался штатный психолог.

В сущности, никто не мешал переписываться с семьей и друзьями, что иногда и бывало – но кто стал бы в здравом уме выкладывать семье все, что случилось за день? И кто стал бы рассказывать подробности работы? Так можно запросто потерять и семью, и работу.

Значит, пора написать очередное письмо. У Таската был богатый опыт общения с такими друзьями по переписке, накопленный за годы службы в дальних краях.

Этого человека Таскат еще не знал. Удастся ли сделать этого – хорошим другом или это опять будет запрещено? Он любил заводить новых друзей. Здесь с этим как-то пока не клеилось, так, может быть, Ро-мени?..

Он даже не знал, как выглядит тот, кому он поверяет свои мысли – не положено. На этом стоило сосредоточиться. Может быть, все, что нужно, промелькнет в письмах между строчек, детали проявятся в ответах на его рассказы, а печаль исчезнет, и вместо нее придет привычная радость, знакомая тем, кто разгадывает загадки…

В приятных размышлениях прошло полчаса, необходимых для сосредоточения.

Затем он прижал к груди левую руку, чтобы обозначить биение сердца, ввел код на запястье, открыл видимый глазами лист и написал в воздухе:

Уважаемый Ро-мени! Простите, что редко пишу.

Я тоскую.

Когда я впервые появился здесь, мир был иным, да и город – гораздо веселее. Библиотека, собранная мной тогда, состояла, согласно инструкции, из каких-то простейших книг, даже – детских. Я собирал и взрослые книги, и безделицы. Но в мое отсутствие в ней кто-то изрядно пошарил, впрочем, ничего не изымая. А теперь я, закончив одно дело и взявшись за другое, обнаружил, что мне здесь нечего читать. Новые книги просто неинтересны.

Куда-то пропали все слова, кроме тех, что произносят вслух, и здешних газет-листков – представьте себе, здесь не только издают газету большим тиражом, в один листок, но и традиционно пишут на глиняных табличках на площади: стилом по мокрой глине, а вечером все сбивают и стирают. Жить без книг я не привык, пришлите мне новинок, прошу вас.

Как вы помните, для нашей культуры довольно важно «веселое знание», так же как для вас – «серьезное знание». Вы, как землянин, меня поймете. Эн-тай не может не играть, а такой несерьезный эн-тай, как я – не может не работать. Там, где я бываю каждый день, веселья совсем нет, впрочем, как и серьезного знания, доступного каждому. Это печально. Остается только работа..

Последнее время я перебираю в уме устройство этого общества, как дети перебирают камушки, и прихожу к выводу, что здесь что-то не так.

На первый взгляд все знакомо.

Благородные люди – почти не люди на фоне прочих: они одеваются просто, лаконичны в жестах, следуют сложному этикету и даже живут не как все – там, где не строятся обычные люди: не найдешь благородного, который стал бы селиться на плодородной земле, в удобном месте, и строить свое воронье гнездо так, чтобы старик или ребенок могли пешком подняться по лестнице, не уставая.

Правда, говорят, на юге селятся среди ручьев и рек и окружают любые башни садами, наплевав на зримое превосходство. О, эти водяные мельницы, окруженные желтыми вспышками камнецвета водовзводные башни и огромные колеса подъемников!

Императорские сады, кстати… но я отвлекся.

В силу своего положения я не могу заговорить с низкорожденным так, как человек говорит с человеком, и не могу точно знать, как живут люди низкого рода.

Есть слуги (ар), ремесленники (почти то же самое, что слуги) и белая кость – благородные. Их всех я вижу со стороны. Иногда сельские господа требуют себе жертв, как мелкие божки, настолько белая у них кость. Странно то, что купцов или торговцев не считают за отдельное сословие. Купцом или торговцем может быть и слуга, который оставляет себе довольно большую часть прибыли, так как часть, которую не отдают господину, облагается меньшим налогом. Многие, навсегда вышедшие из роли слуг, живут в особых кварталах (мастерские в длинных домах) и образуют артели.

Но место между благородными и низкими людьми обычно кто-то занимает!.. Мастера, посредники, лекари, писатели, артисты… Где они? Любой писатель, любой артист – чиновник. Мастер – это ремесленник. Может быть, маг стоит между ними? Но магов я не вижу воочию.

Возможно, здесь между сословиями – жрецы. Совет – или содружество – жрецов был создан недавно, они называют его Сахал. Но то, что я наблюдаю, никак не похоже на традиции жречества. Раньше жрецов было очень мало, а магов – много!..

Откуда-то взялась масса людей, влиятельных, сильных, вхожих в любое общество, которые появились неизвестно откуда и заправляют множеством дел. Они значимы так же, как высокородные, и высокородные их боятся. Меня это коснулось дважды: когда вместо простой и понятной процедуры подписи документов меня заставили поклясться, заведя в какой-то подвал, где пахло озоном, и когда в ответ на один простой вопрос мой собеседник вдруг начал кричать, оглядываясь, противоположное тому, о чем говорил минуту назад. Содержание разговора вам пока что будет неинтересно.

Эти люди устраивают множество праздников, строят башни, где стоят какие-то домодельные катушки и горят огромные лампы, и, кажется, прибрали к рукам монополию на электричество. Мне еще нигде не встречалось обожествление электричества. Теперь не может быть и речи о том, чтобы открыть кому-то так называемые тайны его производства.