Царь побелел, а потом глаза его кровью налились, и сам он весь червонным стал. Схватил он посох, стал бить сотника и кричать:

— Вон! Вон, сучья порода, из моего войска! Чтоб ноги не было сей же час!

Как только остался жив Данила, до сих пор не может понять. Ушёл он из стана, кровью истекая. Там же на Псковщине нашёл бедную монашескую обитель, постригся и принял имя Дионисия.

С той поры много воды утекло. Но послушание монашеское не изменило характера Дионисия, честолюбие мутило разум. И как только ему показалось, что он замолил грехи, он ушёл из нищей обители. Какое-то время он жил в монастыре близ Торжка, а потом прибился к церкви святого Сергия в самом Торжке, сменил монашескую рясу на ризу священнослужителя.

Однажды приехал в Торжок тверской воевода боярин Семён Бутурлин, пришёл на богослужение в церковь святого Сергия и услышал, как Дионисий пел Никео-цареградский символ веры: «Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым», — поразился дивностью громогласия и проникновенности пения настолько, что не хотел уезжать в Тверь без дьякона Дионисия.

А из Твери и в Москве услышали голос новоявленного протопопа, в столицу приказали явиться. В тот год Иов ещё не пел своих канонов в опричной государевой богомольне — Симоновом монастыре. И по воле Ивана Грозного Дионисий стал игуменом этого монастыря, пел свои псалмы и Никео-цареградский символ веры для Ивана Грозного. Царь не напомнил Дионисию о прошлом, будто и не знал его ранее, а по ступеням церковной иерархии поднимал быстро. Когда Иова вернули из Казани, Дионисий уже ходил в сане архиепископа Крутицкого. А как-то, когда Иван Грозный был в добром расположении духа, он повелел Дионисию справить службу в Успенском соборе, где всегда для него вели богослужение.

Царь тайком плакал на этом богослужении. Дионисий показал всё своё дарование, ни разу не заглянул в книги, всю литургию, все песнопения исполнял по памяти.

— Ты мне люб, отче Дионисий. Будешь всегда служить в Успенском соборе, — сказал Иван Грозный после литургии.

Дионисий был счастлив, он достиг той высоты положения, о которой ему и не грезилось. Денно и нощно молил Бога о ниспослании царю здоровья и долголетия. В ответ на сие изливалась царская милость. И вскоре Иван Грозный возвёл Дионисия на высшую ступень церковной иерархии, сделал его митрополитом Московским.

Смерть Ивана Грозного потрясла Дионисия. Никто на Руси не переживал подобного горя, отчаяния и печали, какие постигли царского любимца. Были часы, когда Дионисий вновь хотел уйти в монастырь. Ему казалось, что ещё не успеют остыть ноги царя, как он будет низвергнут с церковного трона. Ан нет. Миновали сороковины. Пришёл час венчания на царствие Фёдора, всё оставалось в жизни Дионисия незыблемым.

Но начали пробиваться к жизни новые подземные ключи. Борис Годунов становится правителем, обретает силу и власть. Царь Фёдор, послушный его воле, зовёт к себе духовным отцом не его, Дионисия, а Иова. И Дионисий понял, что его звезда, освещавшая последние годы жизнь невечерним светом, стала угасать. Он увидел, что мшеломство Иова и Бориса одолело его, и стал искать покровителя. Присматривался-примерялся к Василию Шуйскому, заигрывал с лихим оружничим Богданом Бельским, наконец — пел осанну Фёдору Мстиславскому. Но все они показались Дионисию ненадёжными покровителями. И Дионисий связал тогда свои чаяния и надежды с родом Никитичей. Сам Никита Романов был уже стар, немощен и дышал на ладан. Но поросль его — пятеро сынов — поднялись словно дубы. На них можно было опереться. Тем более, что они приходились царю братаничами по матери. Знал Дионисий, что как только окажется в стане Романовых, так сразу же из неугодного Борису Годунову священнослужителя превратится в супротивника. Но сие его не пугало. Он свято верил в звезду Романовых.

К несчастью, Дионисий не сумел предвидеть последствий случившегося при встрече патриарха Иоакима. Стрела святой Магдалины поразила-таки его. Казалось, всё вначале сошло с рук. Царь хотя и рассердился за нарушение чина, и слова обидные сказал: «Ты мне неугоден, лукавый», — и какое-то время не замечал его, но не наказывал. Однако вскоре после трапезы Иоакима во дворце царь Фёдор позвал к себе Иова и, как строгий блюститель церковного устава, приказал:

— Если ты, владыко, ещё не наказал лукавого Дионисия, то повелеваю наложить на него епитимью. А коль усердия не проявит да изнова учинит нам вред, постригом накажу.

На другой же день, после молебна в Благовещенском соборе в честь святых Бориса и Глеба, Иов объявил волю царя Фёдора и в его присутствии наложил на Дионисия епитимью в поклонах на месяц.

«Царь волен казнить и миловать своих рабов», — принимая наказание, думал Дионисий. Но смирения в его душе не было. И, отбивая первые сто поклонов в тот же день, он думал о другом.

Вечером он узнал, что в Москву из своей вотчины приехал Богдан Бельский. И взыграло ретивое сердце, решил Дионисий тотчас же навестить своего давнего доброжелателя. Возник у него умысел, да как одному без доброго советчика-соучастника ринуться в дело?

Оружничий Богдан Бельский, выходец из худого рода Плещеевых, не имел боярства и окольничьего звания. По духу своему был властолюбцем с большими претензиями и обладал, как и Дионисий, завидной дерзостью. Поговаривали в Москве, что вскоре после смерти царя Ивана Грозного Богдан Бельский стал готовить дворцовый переворот в пользу царевича Дмитрия. Он тайно заводил связи со всеми, кто был недоволен Борисом Годуновым и митрополитом Иовом. Так в числе заговорщиков оказался и митрополит Дионисий.

...Чёрный плащ с капюшоном скрывал Дионисия от случайных глаз прохожих. Но вечерние улицы Москвы были почти пустынны; Дионисий спокойно миновал Воскресенские ворота, прошёл мимо ветошных рядов до Тверских ворот и мимо церкви Настасий Премудрости ушёл в Охотный ряд. Кружил не напрасно, знал, что могут за ним следить. И, как ему показалось, добрался до Плещеевых палат никем не замеченный.

Однако это было не так. Он шёл незримо сопровождаемый от самого дома. Лёгкой чёрной тенью мелькала поодаль от Дионисия фигура доглядчика и пропала, как только митрополит зашёл на подворье Плещеевых.

Двор Плещеевых строго охранялся. Дионисия встретил страж. В руках у стража-кустодия матово блеснула сулеба. Он тихо свистнул. Появился холоп Игнаш, которого Дионисий знал, и они вместе направились двором к палатам.

— Раб Божий Игнаш, где твой господин? — спросил Дионисий.