Становилось жарко. Время приближалось к обеду. Богдан знал, что где-то после двух третей пути до Боровска патриарх сделает полуденный привал. Сам Богдан решил не останавливаться, а мчать до Боровска, там поднять монастырскую братию на молебен в честь гостя, да чтобы с колокольным звоном, с хоругвями встретить Иоакима.

Пополудни Богдан увидел на берегу реки Нары, чуть в стороне от брода, табор патриарха. Там горел костёр, готовились к трапезе. Богдану пока было не до еды. Он миновал табор без задержки. Видел: стрельцы смотрели вслед. Да какое им дело!

В боровском Пафнутьевом монастыре Богдан всё исполнил как задумал. И встреча патриарха достойно произошла: и молебен отслужили, и в трапезной ужин был. Бельский сидел вблизи Иоакима. С одной стороны от патриарха — игумен Алексий, с другой — он. За спиной патриарха стоял толмач, но Богдан не хотел разговаривать о деле за столом. У игумена уши остры, а язык, поди, Иову предан. Да уж больно говорлив. Вон как частит: «Пришёл Спас — всему час: плоды созрели. Убрать да и вкусить можно. Но до второго Спаса мы не едим никаких плодов».

Богдану знакомо сие. В вотчине дворовые девки сегодня закат с песнями провожают. Одно слово — осенины дни готовятся встречать. И сам Богдан чинно встречал их.

После свершения молитвы в честь вкушения пищи, Богдан и игумен проводили патриарха до гостевой кельи, пожелали хорошего сна и ушли. Игумен повёл Богдана в келью, ему отведённую. А как ушёл игумен, так Богдан к патриарху поспешил. Он в этот миг досадовал, что не может поговорить без толмача и двух слов не знает по-гречески.

Постучав в дверь, Богдан вошёл в келью патриарха. Толмач был с ним, и патриарх сразу же спросил:

— Сын мой, зрю, что ты усердно ищешь беседы. Чем озабочен?

— Если святейший владыко готов выслушать раба грешного, я поведаю то, чем сегодня озабочена русская церковь и чего ты не услышал от её иерархов, — сказал Богдан на одном дыхании.

— Говори, сын мой.

— Тебя, святейший, просили проявить заботу о патриаршем престоле для Москвы. Но она не готова для устройства престола.

— Так ли сие?

— Да, святейший! Ты убедился на первом шагу в её гордыне. Дионисий не встал под твоё благословение не потому, что не знал чина, а понуждаемый волей правителя Годунова. В церкви раскол, происки, пронырство. Митрополит Иов светел душой, но мягок, аки воск. И правитель вьёт из него верёвки для плевиц. Ты, святейший, по себе знаешь, к чему приводят козни сатаны.

— Да, да, сын мой. Антиохийская церковь приняла много страданий... Что же ты хочешь, что ищешь, россиянин? — Иоаким смотрел Богдану прямо в глаза, и Богдану показалось, что этот знатный человек глубоко озабочен делами русской церкви. — Что нужно сделать, чтобы ваши иерархи пришли к миру и согласию?

— О, святейший отец, как раз и не следует давать движение тому, о чём просили правитель и царь. Пусть ещё два-три года русская церковь остаётся зависимой от твоей церкви, от Царьградской. Два-три года! — горячо закончил Богдан. Затем он решительно подошёл к толмачу и бесцеремонно вывел его из кельи. А захлопнув дверь, достал из внутреннего кармана кожаную кису, положил её на налой. — Святейший отец, забудьте на два года, зачем приезжали! Два года! — Бельский взял руку патриарха, поцеловал её, а потом крепко пожал. С тем и покинул келью.

Спустя полчаса Бельский уехал из Пафнутьева монастыря, держа путь на Верею, чтобы вернуться в Москву через Смоленскую заставу. Ничто не испугало Богдана, ни ночь, ни глухой лес, где и волки и медведи могли выйти на дорогу.

...И прошло несколько месяцев, как Богдан побеседовал с Иоакимом. Вестей от него в Москву не приходило. И Богдан радовался: всё идёт как задумано. Зато каждый месяц в Антиохию, то с оказией, то с гонцами, от московских иерархов летели запросы. Годунов был в большой обиде на Иоакима. Иов недоумевал: столько заверений и — всё на ветер. И снова писал ласковые письма Иоакиму, отправлял их с купцами. Но шли в Антиохию и другие грамотки, да больше с гнилью.

На красный товар цену набить можно. А как продать то, что ничего не стоит? Уж Богдану бы не знать, что за такой товар и полушки не дадут. Да вот и в нём он находил выгоду. Писали ему прелестные грамотки безместные попы, которых находил он в кабаках и в трущобах близ Облепихина двора у Земляного вала. В Старом кабаке, гудевшем денно и нощно словно пчелиный рой, и варил свои прелестные грамотки Богдан. Там, среди кадей с пивом, рядом со стойкой, где красовался целовальник в свете факела, Богдан находил грамотного безместного попа-питуха и посему нищего, поил его вволю, и тот писал потом какую угодно ересь. А там прелестные грамотки летели с торговыми гостями, со странниками в Путивль, в Киев, в Корсунь и дальше, попадали в руки греческих купцов, и они за денежки, полученные от людишек Богдана, доставляли грамотки патриарху Иоакиму да патриарху Иеремии.

Странник-монах Феоклит прячет в пути грамотки надёжно. Он юрок и хитёр. Идёт по дороге на Путивль какой день, а лисьи глазки остры — всё видят, лисий носок чуток — всё чует. Мышку учует Феоклит в траве, волка в густом лесу выглядит. Мышку, чтобы хапнуть, а от волка — стрекача вовремя дать. И твердит Феоклит в пути вместо молитвы седмицу раз да ещё многажды раз по седмице всё записанное в грамотке:

— «Знай, владыко византийской церкви Иеремия, како на Руси веру чтят. Многие люди, забыв Бога и православную христианскую веру, тем прелестникам-скоморохам следуют, сходятся по вечерам на бесчинные позорища. На улицах и на полях богомерзких скверных песни поют всякие, бесовские игры устраивают. Да в городах и уездах прелестники и малоумные людишки в бесовские сонмища сходятся. Многие люди мужского и женского полу по зорям и в ночи чародействуют, бесчинствуют, творят блудодейство и скачут через огнища. Како же держать на престоле русской церкви человече, не могущего крепить бразды?»

Прелестные грамотки надёжно творили своё дело. Ни на один запрос Иова не отвечали ни Антиохия, ни Константинополь. Будто и не было на Руси Иоакима, будто и не давал он слова правителю Годунову да митрополиту Иову.

Богдан и Дионисий иного пока и не желали.