Но была у Петра Андреевича еще одна страсть, конечно, вторая после физики и не требовавшая таких усилий и времени. Он был русским патриотом. Точнее, тем видом патриота, который считает русских великим народом, со всех сторон окруженным врагами, самым страшным из которых является некий «запад». Петр придерживался отнюдь не оригинальной точки зрения, что все прошедшие войны, от вторжения крестоносцев до второй мировой войны, были лишь попытками «запада» завоевать Россию, направляемые (а кем же еще?) мировым масонско-еврейским заговором. Другие точки зрения его не интересовали. Жизнь во Франции нисколько не поколебала его убеждений, наоборот, он в каждом ничего не значащем случае видел западное русофобство. Его нелюдимость не позволяла ему заводить друзей, с подругами не ладилось. Это естественно, считал Петр, ведь он же русский. Они его презирают и только делают дружелюбный вид из-за своей лицемерной политкорректности. Вот вчера симпатичная француженка — коллега по лаборатории — глазки строила. Понятно для чего — хочет сделать вид, что он ей нравится, а потом жестоко его высмеять. Ну, ничего, он, Петр Самойленков, не даст ей такого шанса. Поздно ночью, когда голова пухла от цифр и формул и плохо соображала, он выходил в Интернет, заходил на какой-нибудь политический форум и яростно громил США и мировой сионизм. После этого с чувством выполненного долга шел спать. Французских и американских коллег по работе Петр презирал на манер своего любимого классика юмористического жанра Михаила Задорнова, про себя называя тупыми. Что было отчасти верно, поскольку такого таланта и такой увлеченности физикой, как он, никто из них не демонстрировал. Петру, впрочем, хватало ума не показывать свои взгляды коллегам, которые считали его чудаком, но чудаком полезным, работающим и за себя, и за других.

Когда Петру исполнилось тридцать лет, его французский шеф, мировое светило в замкнутом мирке специалистов по квантовой физике, получил работу в Церне, в группе ученых при большом адронном коллайдере. Впечатленный работоспособностью и знаниями Петра, он, воспользовавшись своими связями, выбил место и пригласил его с собой. Петр согласился. Его задача сводилась к фиксации результатов эксперимента по столкновению частиц и в последующем сведении воедино результатов распределенных вычислений в компьютерном центре. Там он и сделал свое открытие. Работая вечерами дома с формулами квантовой теории гравитации и сопоставляя ее с результатами дневной работы с коллайдером, он понял — не исключено, если его выкладки верны, что работа коллайдера меняет гравитацию. Конечно, меняет мало, еле заметно, это видно только по показаниям сенсоров, отслеживающих параметры процесса. Самих сенсоров, настроенных на измерение мельчайших параметров гравитации, при коллайдере установлено не было, и эти изменения стало возможно увидеть только при анализе взаимозависимых с гравитацией параметров, снятых с других измерительных приборов. И только Петру, потому что квантовая теория гравитации в виде уравнений присутствовала в его голове постоянно.

Петр пересчитал все еще раз. Его выводы и данные эксперимента сходились. После этого он, где возможно в рамках его допуска, немного исправил данные отчетов о работе коллайдера, таким образом, чтобы как можно сильнее затруднить любому другому исследователю возможность прийти к тем же выводам. Ученый, требовавший обнародовать свои выводы, вступил в его голове в схватку с патриотом и после недолгой борьбы проиграл. «Чтобы „запад“ получил столь многообещающие данные? Нет, — сказал себе Петр, — такого не будет никогда, это знание принадлежит только Родине».

Прошло два года. Опираясь на данные экспериментов, Петр развил свою теорию и придал ей законченный вид. Получалось, что при сообщении заряженным частицам энергии выше двенадцати тераэлектронвольт и воздействии на них очень сильным магнитным полем возможно частично нейтрализовать гравитационное поле земли на локальном участке в центре кольца коллайдера. Точнее говоря, это было лишь одно из следствий из гравитационной теории Петра, но оно-то и было самым практически значимым. Эффект уменьшения гравитации, отмеченный при работе с коллайдером в Церне, был очень слабым, на уровне двух тысячных процента от гравитационного поля Земли. Там планировали совсем другой эксперимент, и тонкую настройку коллайдера под эксперименты с гравитацией, подтверждающей теорию Петра, никто, естественно, не делал. Вот если бы коллайдер дали ему, рассуждал Петр, да настроили по его указаниям, то результат был бы другим. Однако это было неосуществимо. Никто не стал бы ставить чрезвычайно дорогостоящие эксперименты и менять график работы сложнейшей установки ради прихоти одного из ученых. Посвящать же коллег в суть своих экспериментов Петр не собирался. «Западу» его теория гравитации принадлежать не должна. Ее плодами должна была воспользоваться исключительно Россия. Так, во всяком случае, рассуждал Петр, работая поздним вечером с очередной серией данных.

В конце концов Петр понял, что в Церне ему уже делать нечего. К своей теории он уже не мог прибавить ничего нового, теперь она нуждалась лишь в экспериментальной проверке. Сделать подобную проверку здесь он не мог. Заниматься текущей научной работой, которой было посвящено все время международного коллектива ученых в Швейцарии, ему стало неинтересно. «Мышиная возня, — думал Петр, — зачем тратить время на это? Тем более зачем его тратить мне? Пора действовать. Шансы невелики, но попытаться можно и нужно».

Тщательно оформив и записав свои выводы, он уволился и полетел в Россию. Там Петр пришел к единственному человеку, который мог бы его понять, — к своему отцу.

Отец Петра, Андрей Никандрович Самойленков, когда-то был старшим научным сотрудником в Институте математики Стеклова в отделе математической физики. Интриги в руководстве и отсутствие финансирования института в бурных 90-х заставили его покинуть научную стезю и уйти в бизнес, но, как говорится, «мастерство не пропьешь». Кроме того, блестящие математические способности не раз оказывали ему добрую услугу на трудном карьерном пути к посту вице-президента одного из московских банков. В физике он понимал если и меньше своего сына, то ненамного, и оценить теорию Петра мог. Увидев горящие глаза сына и услышав его пояснения, Андрей Никандрович, недолго думая, взял отпуск в банке и с удовольствием засел за расчеты.

Две недели они с Петром еще раз тщательно проверяли и перепроверяли выкладки его гравитационной теории и, сообща, не нашли в ней изъянов.

После этого Андрей Никандрович взял папку с основными выкладками и пошел, как он объяснил сыну, «куда следует».

Сколько времени, усилий и нервов пришлось ему потратить, история умалчивает. Но ему удалось организовать официальную проверку теории сына при Академии наук. Естественно, под эгидой ФСБ.

И теория стала жить отдельной жизнью. Эксперты не нашли в ней никаких значимых погрешностей, о чем и доложили начальству. Ответственные за проверку теории в ФСБ доложили, в свою очередь, о положительном результате своему начальству. Начальство заинтересовалось и велело проверить еще раз. Проверили. Вердикт был ясен — теоретически все верно, требуется практическая проверка, которая невозможна, поскольку в России условий для подобного глобального эксперимента нет, имеющиеся ускорители частиц не имеют достаточной мощности.