– Так вот зачем он здесь? – усмехнулся Джей, притянув меня на диван. Он посадил меня к себе на колени и поцеловал в шею и щеку. Я представила, как он закупается алкоголем в магазине Делавэра, и тележка постепенно наполняется бутылками – ровно столько, сколько нужно, чтобы довести до беспамятства каждого на вечеринке.

– Мы могли бы уехать из города на выходные, засесть в какой-нибудь хижине в Вермонте и спрятаться ото всех.

Джей убрал руки, но я продолжила сидеть у него на коленях.

– А мне казалось, ты хотела закатить вечеринку, – вздохнул он.

Я пожала плечами. Это Джей хотел закатить вечеринку. Я же хотела, чтобы мне хотелось закатить вечеринку, но я редко посещала тусовки до рассвета. Еще реже я их устраивала, а ведь именно это мы и планировали.

– Я лишь сказала, что мы можем что-то устроить.

Джей заставил меня встать и положил кошелек с ключами в задний карман.

– Будет весело, – пообещал он, поцеловав меня перед выходом.

Мы жили вместе уже три месяца, но я все еще не могла назвать квартиру Джея своей, хотя в шкафах лежала моя одежда, а в пустом холодильнике появились мой йогурт и моя запеченная курица. Квартира была обставлена его мамой в стиле, который, по ее мнению, должен соответствовать парню двадцати с лишним лет: темный диван с незаметными пятнами, кожаные кресла, которые, к счастью, не откидывались. На одной из стен висел телевизор, а на других притаились тусклые абстрактные картины.

То немногое, что принадлежало мне, хранилось в небольшом гараже: антикварный комод – единственное, что я не продала из своего спального гарнитура, каменный журнальный столик, купленный мамой в семидесятых в Нью-Йорке. Несколько обрамленных в рамку гравюр из Музея изобразительного искусства, которые явно не стоили борьбы за право красоваться на стенах моего нового дома. Джей не был в восторге от живописи, выбранной его мамой, но она бы обиделась, если бы мы сняли картины, приобретенные у друзей-художников. Джей говорил, что лучше оставить все как есть и не вмешиваться. Мне было интересно, каково это – жить в постоянном страхе расстроить свою маму.

Я лениво прошла на кухню, чтобы протереть столешницы, куда мы собирались поставить ящики с алкоголем. Моя почта лежала хаотичной грудой возле холодильника: в основном счета и приглашения на занятия по йоге. Но имелись также две благодарственные открытки от моих учеников, в которых небрежным почерком ребята признавались, что я их самый любимый учитель и они никогда не забудут поездку в типографию Франклина. Рядом с открытками я нашла плотный конверт, на передней стороне которого аккуратным почерком было написано мое имя – Миранда Брукс – намного изящнее, чем если бы писала я. Обратного адреса я не увидела, но почтовый штемпель оказался из Лос-Анджелеса. Я прощупала конверт. Что-то твердое и квадратное – очевидно, книга. Наверное, опять сюрприз от мамы, хотя почерк не ее. Она постоянно что-то мне присылала, таким образом компенсируя свою грусть оттого, что ее единственный ребенок решил переехал на другой конец страны. Она прислала кулинарную книгу с рецептами, слишком мудреными, чтобы я взялась за них, пособие с советами, как бюджетно обставить квартиру, ведь, по ее мнению, после того как мы с Джеем съехались, интерьер дома стал нашей общей заботой.

Я распечатала пакет и достала книгу в мягком переплете, завернутую в атласную изумрудную бумагу, с открыткой, прикрепленной к лицевой стороне. Разорвав бумагу, я поняла, что держу в руках пьесу, которую знала наизусть. «Буря». Мама назвала меня в честь Миранды – в ее представлении самая светлая и прекрасная девушка во всей мировой литературе. На обложке книги огромная волна норовила захлестнуть судно, что везло короля и его свиту, включая брата Просперо, Антонио, домой со свадьбы принцессы. Мама часто присылала экземпляры с моей тезкой, когда находила их на аукционах и в антикварных магазинах. Редкое издание с сусальным золотом. Иллюстрированная версия из пятидесятых. Миниатюрная копия в форме подвески или брошки. А тут вдруг обычный мягкий переплет, каких тысячи. Подарок не в мамином стиле. Но только кто еще мог прислать мне эту посылку, если не она?

Я достала поздравительную открытку. На лицевой стороне была нарисована блондинка, которая нежилась на берегу и счастливо улыбалась. Ее глаза прятались за солнцезащитными очками, а короткие волосы развевал легкий ветерок. Посреди безоблачного неба виднелась надпись «Малибу, Калифорния», такая же белоснежная и блестящая, как и зубы этой блондиночки.

Текст внутри открытки не особо прояснил ситуацию.

«Понимание готовит нас к будущему».

И все. Никакого «привета от старого друга, о котором ты совершенно забыла». Или: «Это ассоциируется у меня с тобой. С любовью, тайный обожатель». Никаких отсылок к обреченному королевскому судну, нарисованному на передней стороне пьесы, к Просперо и его заколдованному острову. Только тяжелые слова, написанные такими темными чернилами, что казалось, они до сих пор не высохли.

Понимание готовит нас к будущему. Я уже где-то слышала это выражение. Может, от папы? Он вполне мог забыть написать свое имя на конверте. Вот если бы внутри оказалась пословица о трудолюбии или цитата Рузвельта, я бы решила, что открытка от него. Но эти слова не вписывались в формат его обычных отцовских советов. К тому же папа все-таки чаще приписывал свое имя к любому подарку, который покупала мама. Возможно, это была строчка из какой-нибудь песни, банальщина из печенья с предсказаниями или же фраза из нью-эйдж книг, которые Джоани, часто полушутя, цитировала. Только в моей голове слово «будущее» не звучало скрипящим голосом Джоани, а было нежной колыбелью. Ее пел глубокий, бархатный голос, от которого должно стать очень уютно, но вместо этого меня накрыла волна сожаления и пустоты.

Возможно, незнакомец процитировал одну из реплик Просперо, хотя рука Шекспира не чувствовалась. И все-таки это было похоже на что-то, что Просперо мог сказать зрителям в своем финальном прощании. Я прошлась глазами по тексту. В эпилоге не оказалось подсказок, но во второй сцене пьесы, когда Просперо рассказал Миранде, как его брат вытащил их из Милана, кто-то выделил еще одну его фразу:

«Теперь настало время и ты должна знать более. Дай руку и помоги мне снять волшебный плащ. Покойся здесь, ты символ чар моих.

Садись и слушай – узнать о многом ты должна».[1]

Узнать о многом ты должна. Понимание готовит нас к будущему. Если бы не общий посыл, я бы решила, что выделенные строчки были просто пометками предыдущего владельца книги, но слова Просперо и фраза из открытки… они были связаны. Правда, я не догадывалась, как именно.

Я вбила слова из открытки в поисковик. Вылезло несколько сотен статей с размышлениями об образовании и религии. Ни одной дословной цитаты и никаких отсылок к «Буре». Насколько я понимала, эта фраза вообще не являлась афоризмом, и все же я была уверена, что слышала ее раньше.

Я спрятала книгу в шкафчик, а открытку приклеила к холодильнику, надеясь, что сцена на пляже освежит мою память. Счастливое лицо женщины наблюдало за мной, пока я протирала стол, и хотя ее глаза скрывались за оправой очков, они все равно следили за мной.