Потом он вытянул губы дудкой, задрал брови повыше, словно собирался отмочить какую-нибудь шутку, повернулся и на цыпочках, но решительно направился в бывшую детскую.

Лидочка мирно спала. Мигающий фонарь за окном выхватывал из темноты контуры ее тела, закутанного в простыню, бледное, без кровинки лицо с поджатыми губами. Лицо это было сейчас таким непривлекательным и даже страшноватым, что Малянов, казалось, оставил свои решительные намерения и остановился на полдороге, неспособный решить, так ли уж ему нужно то, за чем он сюда приперся.

И вдруг давешний гул прокатился за окном, снова подпрыгнул и повернулся на месте огромный Лидочкин чемодан, и фонарь на улице сперва замигал и задергался, словно припадочный, а потом вдруг разгорелся в полную силу.

Всю комнату залило ртутным мертвенно-синим светом, и в этом свете Лидочка вдруг поднялась с постели, села, придерживая на груди простыню, и уставилась на Малянова ясными, широко раскрытыми глазами. Будто и не спала вовсе.

– Трясет… – сказал Малянов, словно оправдываясь. – Кому-то мы очень не нравимся…

– Дмитрий Алексеевич, – сказала Лидочка негромко, – идите сейчас же спать.

Голос у нее был, что называется, «железный», и опытное ухо Малянова не улавливало в нем ни тени надежды. Само по себе это, может быть, и не остановило бы его, но… Все было не так, как должно быть и бывает обычно в подобных случаях. И резкий беспощадный свет в окно – словно любопытствующий прожектор. И подрагивающие стены, и шорох штукатурки, осыпающейся где-то от подземных толчков. И женщина в постели… Не женщина сидела там, выпрямившись, прижавшись лопатками к стене, – ведьма это сидела, кутаясь в простыню. Сухая кожа туго обтягивала лицо, и обнажились верхние зубы – то ли в улыбке, то ли в оскале каком-то.

– Так уж прямо и спать… – глупо сказал Малянов, переминаясь с ноги на ногу. – Рано еще спать. Пусть дети спят.

Лидочка молча смотрела на него. Ведьма на допросе.

– Ну что ты в самом деле! – сказал он, слегка приободрясь. – Лидия! Отвратительная мидия!

Лицо ее дрогнуло, она словно бы расслабилась мгновенно.

– Что ты глядишь на меня, как ведьма на допросе? – Он шагнул вперед и оказался на краешке кушетки. Женщина снова напряглась и чуть отодвинулась. – Ну ладно. Ну не буду. Как хочешь. Пойду тогда работать. Сегодня весь день не давали работать. Как с цепи сорвались, честное слово. Сначала – телефонные звонки. Потом этот деятель с замороженным омаром. Потом Вечеровский приперся…

– Потом я, – сказала Лидочка тихо.

– Потом ты, – согласился Малянов.

– А кто это сейчас приходил?

– Сосед.

– Зачем?

– Да так… Ерунда разная. Про тебя расспрашивал, между прочим.

– И что ты ему сказал?

– Сказал: это одна моя знакомая ведьмочка… – промурлыкал Малянов, предпринимая кое-какие разведывательные действия.

– А он?

– А он… всякие глупости спрашивал… про общих знакомых…

– А ты?

Малянов не ответил.

* * *

Он проснулся утром от выстрела. Выстрел ахнул у него прямо над ухом, так что он подскочил на тахте и сел, озираясь. В комнате все было как вчера, но из раскрытого окна доносился какой-то галдеж, там рычали двигатели, высокий голос повторял: «Не создавайте препятствия… Проезжайте… Проезжайте быстрее…» И какой-то смутный галдеж доносился из-за входной двери, с лестничной площадки.

Малянов спрыгнул с тахты и прежде всего высунулся в окно. У подъезда толпился народ, стояли неподвижно и ерзали, пристраиваясь поудобнее, многочисленные автомобили: милицейская ПМГ с мигалкой, «скорые», «газик» Снегового и еще четыре «Волги» – три пропыленные, жеваные, черные и одна новенькая, ослепительно-белая. Половина проезжей части была всем этим перегорожена. Проезжающие машины притормаживали, останавливались, гаишник с жезлом прогонял их прочь, покрикивая высоким голосом. Белая «Волга» вдруг газанула, из выхлопной трубы вылетел клубок светлого дыма, выстрелило оглушительно, и «Волга» заглохла…

Малянов кое-как оделся и выскочил на лестничную площадку.

Здесь, оказывается, тоже было полно народу. Малянов узнал кое-кого из соседей, но были и незнакомые, и все они концентрировались около распахнутой настежь квартиры Снегового. Были там среди прочих майор милиции, сержант милиции, двое в штатском, врач в белом халате и дворничиха…

– Что случилось? – спросил Малянов давешнего старикашку из квартиры снизу.

– Смерть случилась, дорогой мой, – торжественно и печально произнес старикашка. – Смерть, голубчик. Беда-то какая, а?

– Кто?.. С кем?

– Снегового, Арнольда Павловича, знали вы? Из одиннадцатой квартиры.

– Ну?!

– Умер. Все. Ушел из жизни.

– Не… не может быть… – пролепетал Малянов, холодея.

– Увы. Уже и вынесли. Все. Финита ля комедия.

– Да что случилось?

Старикашка приблизил горбатый нос к маляновскому уху и прошептал:

– Застрелился он этой ночью. Вот сюда пулю послал. – Он постучал себя по виску. – И ни записки, ничего.

Малянов дико глянул на него и, оскользаясь в домашних шлепанцах, ссыпался по ступенькам. Внизу, в маленьком вестибюле, опять же толклись люди. Здесь был лопоухий мальчишечка-шофер – он силился отворить вторую половинку двери в подъезде. Еще один сержант милиции. Какие-то вовсе бездельные, глазеющие люди и два санитара, держащие на весу носилки с длинным громоздким телом, укрытым простыней.

Пока давались со всех сторон советы, пока ковыряли дверь, пока со скрипом распахивали ее, Малянов стоял столбом, глядя на белое, длинное, мертвое. Он не в силах был ни уйти, ни подойти ближе.

Потом дверь распахнулась, носилки понесли, и только тогда Малянов протолкался к ним и пошел рядом. И вдруг он увидел глаз. Простыня была продрана, и сквозь дыру смотрел на Малянова широко открытый мертвый и потому совсем незнакомый глаз.

Вернувшись домой, Малянов сразу бросился к телефону, набрал номер и долго слушал длинные гудки. Потом пробормотал: «Ну да, у него же лекции с утра», – и положил трубку. Он все еще не мог прийти в себя. Все еще стоял у него перед глазами огромный страшный Снеговой – как он выволакивает из кармана пижамы и засовывает в стол черный тусклый пистолет. И звучал мрачный голос: «Не имею права». И мертвый глаз сквозь дыру в простыне смотрел на Малянова, словно с того света.

Малянова передернуло. «Жуть-то какая, господи!.. И глупо же, глупо!» Он бормотал эти слова, не замечая собственного бормотания, а сам снова и снова набирал телефон Вечеровского, уже забыв, что тот с утра на лекции. Телефон вел себя странно: то было занято, то шли бесконечные длинные гудки.

Потом он швырнул трубку и помчался к дверям детской. Постучал. Никакого ответа. Потряс дверь. То же самое. Заглянул внутрь. Все очень чисто, все прибрано и… пусто. Ничего и никого. И исчез громоздкий чемодан, занимавший весь передний угол, где игрушки.