И действительно, Дуччо не задумывался о возможности иных трактовок понятий благородства и чести. Слова его наставников и учителей за много лет обучения врезались так глубоко в ум и так пустили корни в душе, что чужие мысли стали будто его собственными.

— Пожалуй, все чему я следую, я узнал извне, — ответил Дуччо.

— И-мен-но! — отрывисто, подобно учителю, успешно донесшему до учеников важную мысль, воскликнул Бог. — Однако у тебя достаточно опыта теперь, чтобы самому судить о чести, благородстве, войнах, Священных войнах, даже обо Мне.

— О тебе?! Как же это можно…

— Можно и нужно. Просто поверь на слово, а потом, может, поймешь. Или же твои предки поймут. В твоей жизненной копилке очень много опыта, на основе которого можно сделать выводы о том, кем ты являешься на самом деле. Но перейдем к Моему посланию, успешно тобою проигнорированному. То, что было во сне, это твое ближайшее будущее, которое еще можно изменить. Если же нет, ты погибнешь.

— Как? Боже, как не испить мне чашу сию?

— Не строй из себя Анзерата, он так не говорил.

— …

— Человек, которого твой народ назвал Божьим сыном, был таким же человеком, как и все, и таким же ребенком Бога, как все, просто он не верил, творя свои чудеса, что у него может не получится. Вернемся к твоей судьбе. Ты будешь подло отравлен, вся семья твоя будет отравлена на празднике в твою честь и в честь твоих братьев. Тебе не просто так станет плохо, твой организм будет отравлен с первым глотком из кубка, но яд, растворяемый обыкновенно в воде, при смешении с вином дольше остается незаметным для тела.

Дуччо хотел бы не верить своим ушам, да как не верить самому Богу. Марацци и Арто, конечно, не были близки, но и в открытых конфликтах никогда не находились. Зачем Августу травить весь род Марацци?

— Но ты действительно можешь изменить свое будущее, — уверило после недолгой паузы яблоко. — Тебе нужно сделать теперь всего три шага, чтобы ступить на путь. Ты хочешь знать их?

Дуччо молча кивнул, внимательно вслушиваясь в каждый звук.

— Для начала, перестань слишком много на себя брать. Из-за этого ты живешь чужую жизнь, из-за этого чужой смертью и умрешь. Дела семьи, это дела семьи, у которой есть глава, занимающийся этими самыми делами, а тебе-то всего двадцать лет, раньше тридцати отец тебя управлять семьей не допустит, ты сам знаешь. Так живи для себя, заботься о себе, не черствея при этом сердцем и не забывая о благодетели.

— Хорошо! — выкрикнул Дуччо, абсолютно уверенный, что у него получится, и абсолютно не понимающий, как ему начать жить по-новому.

— Потом пойми, что никакого отношения трактование вашими жрецами писания Анзерата не имеет ко Мне и к тому, какой Я. Я никогда не требовал от людей страдать или бояться Меня, никогда не брал от вас жертв. Вспомни, разве сам Анзерат по писанию хоть единожды был печален или говорил, что страдает?

Покопавшись в памяти, быстро пролистав текст, заученный почти наизусть, Дуччо отрицательно покачал головой.

— Он был счастлив каждый момент своей жизни, даже будучи в шаге от смерти. Самое смешное, Дуччо, что Анзерат сам выбирал, как относиться к событиям и как реагировать на них. Он осознанно делал себя счастливым! А еще смешнее то, что так может каждый человек, но почти все предпочитают быть заложниками иллюзорной печали в мире иллюзорных страданий. Но они просто никогда не чувствовали по-настоящему, а шли за готовыми решениями, очень удобными, но противными Моей сути.

— А что есть Твоя суть?

— Суть Моя есть любовь, в противовес которой я создал страх. Но и на этом мы подробно не остановимся. Перестань считать себя плохим, как того требуют жрецы, перестань умалять себя в Моих и своих глазах. Это второй шаг.

— А третий?

— А третий самый простой. Все необходимое для него у тебя есть. Третий шаг: вспомни, кто ты есть на самом деле, перестав быть тем, чем ты не являешься. Пройдя три первых шага, ты изменишь свою судьбу и сохранишь род Марацци. Кстати, очень скоро отец научит тебя одной мудрости, и брат твой спросит: “Какой?” Отец не ответит, но Я отвечу прямо сейчас. Ответ будет: “Твой.”

Яблоко резко расширилось, увеличилось в размерах и лопнуло, оставив после себя витающие золотые песчинки, а Дуччо почувствовал, как стал падать, определив наконец, где низ у этого пространства.

* * *

Очнувшись, юный Марацци обнаружил себя лежащим на небольшой полянке. Судя по окружению, здесь должна находиться землянка, но ни ее, ни странного огорода, ни пасущихся коз уже не было. Даже тропинки, по которой Дуччо пробирался к жилищу Пряхи, не оказалось на месте. В руках он сжимал не ларец, как думал, а сверток, в котором, впрочем, оказалась хорошей работы новая белоснежная палатка, а солнце на небе не отклонилось ни на градус, будто весь разговор с Богом занял не многие часы, как казалось, а пару секунд. Поднявшись, Дуччо к счастью обнаружил, что бесконечно ноющая нога наконец зажила, и бодрой походкой отправился на север к лагерю короля.

Там его уже ждали братья и другие соседи по палатке. Вьери хвастливо потрясал связкой ощипанных куропаток и улыбался, глядя на Дуччо. Алезандер же заканчивал приготовления костра.

— Ну как? Не обманул охотник оборванец? — не отвлекаясь от процесса вопросил Алезандер.

Дуччо молча протянул сверток прочим рыцарям, жившим с ним, и те незамедлительно возвели новое жилище на месте старого. Проходящий мимо командующий одобрительно кивнул Дуччо, увидав новую палатку, и, довольный послушанием своего солдата, направился вглубь лагеря. Совсем скоро куропатки шипели на вертеле, а рыцари травили байки вокруг костра. Подстреленной Вьери и Алезандером дичи оказалось так много, что часть ее пришлось раздать прочим воинам.

По-настоящему королевский ужин накликал сон, предательски уводящий Дуччо от осмысления сегодняшнего диалога. В сущности, ему был не ясен лишь третий шаг: кто на самом деле Дуччо? Дуччо есть Дуччо, сын Никколо Марацци, наследный дворянин и рыцарь Крестного Королевства. Кем же ему еще быть? Но сон все же взял свое.

Тот, кем он не является

Рано утром весь лагерь поднялся по зову королевского горна: Иоанн будет говорить. Говорить то, что любой король говорит солдатам перед битвой, поднимая боевой дух, цитировать слова писания, поддразнивать, но все это Дуччо слышал не в первый раз и все больше убеждался в бессмысленности действа. Красивые складные речи на