Ему снилась Аня, лежащая у самого берега на дне пруда, а над ней — зеленые блюдца кувшинок с желтыми цветками, подводные травы, водомерки, потом густые кусты, острые вершины елей и серое осеннее небо. Аня молча смотрела на него, раскинув руки, смотрела, не отрываясь… Но Скопину не было больно, потому что так он хотя бы мог снова увидеть ее лицо. Ее лицо… Ведь это ее лицо? Он хотел наклониться ниже, сквозь воду, чтобы рассмотреть ее лицо, привычно коснуться губами кончика ее носа, закрытых век, щек, губ, подбородка. Но разве это ее лицо?

Он попытался сосредоточиться, но, как всегда во сне, попытка разглядеть закончилась неудачей. Пруда больше не было. Не было и Ани. Была темнота и голос Мирона:

— Вставай, Иван Федорыч. От Сущевской части вестовой. Вставай, зовут! Я уже сюртук приготовил.

Скопин сел на лежанке и попытался пригладить лохмы.

— Напомни мне, чтобы я поменьше спал.

— И поменьше пил, — отозвался Мирон, щеткой деря волосы барина, чтобы придать им хоть какое одинаковое направление.

— Что вестовой?

— В прихожей. Ждет.

Скопин со стоном поднялся, вогнал босые ступни в стоптанные ковровые тапочки и пошел к умывальнику. В перевязанном боку саднила неглубокая рана, полученная от бритого.

— Который час? — спросил Скопин, плеская себе на лицо ледяную воду.

— Одиннадцать, — взглянув в сторону ходиков, ответил слуга.

— Утра?

— Вестимо, ночи. Разве по утрам у нас дела делаются? По утрам душегубцы дома сидят или в церкву ходят, грехи замаливать. Одевайся уже.

Иван Федорович сел на табурет у стола, намотал портянки, сунул ноги в сапоги, принесенные Мироном, потом натянул сюртук и, не застегивая его, приказал:

— Водки дай.

Мирон ответил:

— Нету. Всю ты выжрал еще днем.

Скопин тяжело вздохнул.

— Это хорошо, что вестовой, — говорил Мирон, заправляя постель. — А то без работы ты совсем того… не человек, а тюлень.

— Иван Федорович, срочно вызывают, — сказал посыльный, однорукий унтер Прибылов, оставленный на службе ввиду усердия.

— Что там? — спросил Скопин, протирая глаза.

— Известно что, раз за вами послали, — встрял Мирон. — Убийство, не иначе.

— Оно, — кивнул унтер.

— Кого пришили? — вяло поинтересовался сыщик.

— Не знаю, вашбродь, — отозвался унтер. — Нам не докладывают. Беги, говорят, Прибылов, рука у тебе одна, а ногов — двое. Зови, говорят, Ивана Федорыча.

— А кто хоть говорит-то? Куда ехать?

— К нам, в Сущевскую часть. Куды ж еще, не в Кремль же!

— Понятно, — сказал Скопин. — Мирон, шинель подай и фуражку.

— Так вот они. — Бывший денщик уже протягивал форменное кепи и перекинутую через руку черную шинель с латунными судейскими пуговицами. — Может, повязку сменить, а? Прикипит ведь, потом с водой отдирать придется.

Скопин, не отвечая казаку, сел на крепкий дубовый табурет и вынул из кармана маленькую чёрную трубочку.

— Так кто тебя послал? — спросил он у вестового.

— Архипов. Захар Борисович. Он у нас всего-то месяца три. Из Петербурга.

— Питерский? — спросил Скопин.

— Нет, наш, московский. Из молодых, да ранних. Обучался в столице. Очень прыткий.

— Захар Архипов? Не знаю такого.

— Я же говорю — недавно к нам устроился, — ответил унтер.

— А ты, Прибылов, как? Со мной пойдешь или вернешься?

— Я, вашбродь, домой пойду. Моя смена закончилась. Если целковым одарите, так по дороге ещё и свечку за вас поставлю Николе-угоднику.

— В кабаке, что ли? — спросил Скопин, набивая трубку табаком из бисерного кисета.

— Уж где придётся, — кивнул унтер.

Скопин быстро шагал по темной спящей улице — Сущевская часть была недалеко, за баней. Газовые фонари горели тускло, в сыром воздухе висел плотный запах дров и угля. Время от времени взлаивали сторожевые собаки, но так, для порядка. Иван Федорович старался держаться досок, проложенных по краям улицы, чтобы не увязать в осенней грязи мостовой, но время от времени сбивался и, чертыхаясь, тер подошву о край доски, счищая комья земли. На краю площади, около Екатерининского института для благородных девиц, стояла полосатая будка. Из крыши будки торчала чугунная труба, обложенная кирпичом. Дымок от трубы поднимался вверх — значит, будочник не спал еще.

Скопин перешел площадь по краю и оказался на Селезнёвке. Тут тоже спали, было тихо, но фонари стояли чаще и светили ярче. Наконец, миновав баню, Скопин увидел каланчу Сущевской части и по подъездной дороге подошел к крыльцу.

Дверь была не заперта. Иван Федорович толкнул ее и чуть не столкнулся нос к носу с молодым человеком невысокого роста в темно-серой сюртучной тройке, но с офицерской выправкой, со светлыми волосами и усами щеточкой.

— Доброй ночи, — сказал Скопин, посторонившись, чтобы дать этому человеку выйти.

Но тот остановился в дверях, держа в руках потертый цилиндр.

— Вы Скопин? — спросил молодой человек.

— Так точно.

— Это я вас вызвал. Разрешите представиться: Архипов Захар Борисович. Следственный пристав. Прошу.

Он сделал шаг назад, впуская Скопина.

— Здесь жарковато, — сказал Иван Федорович, снимая фуражку и расстегивая шинель.

— Вероятно, — пожал плечами Архипов. — Я не замечаю.

Может быть, он действительно не замечал, насколько жарко натоплено в помещении, но вот самого Ивана Федоровича сумел рассмотреть быстро и подробно — как учили в Петербурге.

Скопин был выше него на два вершка, лицо имел помятое, со светло-серыми глазами, обведенными темными кругами от недосыпа и пьянства. Щеки его покрывала русая щетина. Все лицо, фигура и тихий голос были полны усталости. Кроме того, Скопин время от времени вдруг морщился, как будто окружающее не нравилось ему — Архипов не знал, что следователь был ранен, и рана эта побаливала. Но самое неприятное, что от этого Скопина разило перегаром!

Пока они молча шли по грязному, плохо освещенному коридору, Архипов досадовал, что придется передать дело такому вот субъекту, который, вероятно, просто подпишет протокол и уйдет домой или в кабак.

Скопин и сам бы, без провожатого, дошел до нужной комнаты — в Сущевской части он бывал много раз по службе. Да и молодой пристав не показался ему с первого взгляда: сухой, как прошлогодняя вобла, одетая в штатское. Скопин сам служил в армии, но в Туркестане не налегали на шагистику — было некогда.

Архипов открыл перед следователем дверь и пропустил вперед себя. Большая комната была хорошо освещена. Здесь стояло несколько столов, за которыми днем принимали посетителей или опрашивали задержанных. Между двумя зарешеченными окнами стоял большой шкаф с адресными книгами, сборниками предписаний и прочей справочной литературой, которую надо было держать под рукой. В углу — бак для кипятка, впрочем, теперь, в ночную пору, холодный.