По дороге в кабинет матери настоятельницы ей повстречалась группа стариков, одетых в изношенные фланелевые халаты и мохнатые домашние тапки. При виде Одри их лица расцвели приветливыми улыбками.

— Можно войти? — спросила психиатр, постучав в дверь кабинета.

За дверью послышался шум отодвигаемого стула и приближающиеся шаги.

— Здравствуй, дочь моя, — сказала мать настоятельница. — Проходи, пожалуйста.

Когда обе женщины сели, монахиня продолжила:

— Ты, как всегда, пунктуальна, дорогая Одри… А ведь твое время — золото, правда? Доктор Холтон — хороший врач, но ты же знаешь, он умеет врачевать тела, а не головы. Дэниел нуждается в твоей помощи.

— Пациент принимает успокоительное?

— Да.

— Я не уверена, что смогу сделать что-то еще.

— Почему ты так говоришь?

— У бедняги задержка умственного развития. Чем психиатрия поможет слабоумному?

— Ты жестока, Одри.

— Жизнь жестока, сестра.

Одри знала это лучше, чем кто бы то ни было.

— Когда-нибудь ты расскажешь мне, что заставляет тебя так мрачно смотреть на вещи.

— Да… Когда-нибудь.

— Но ты хотя бы поговоришь с ним? Пожалуйста…

Секунду подумав, психиатр решила:

— Хорошо. Но это ничего не даст.

— Спасибо, дочь моя! Дэниел сейчас в саду. Я скажу, чтобы его позвали сюда.

Это помещение было кладовой до тех пор, пока мать настоятельница не приказала выбросить весь хлам, чтобы превратить ее в приемную. Все ее нехитрое убранство состояло из двух стульев (один для Одри, другой для пациента) и небольшого деревянного стола, позаимствованного в начальной школе. С потолка свешивалась обыкновенная лампочка, горевшая от раза к разу. Если бы кому-нибудь взбрело в голову провести конкурс «Худшая дыра во вселенной», эта комната вполне могла претендовать на первое место. Именно об этом подумала Одри, когда предложила:

— Сегодня солнечно. Я могла бы поговорить с пациентом в саду.

— О да, конечно. Как тебе будет угодно. И не называй его пациентом. Его имя Дэниел.

— Я знаю.

Позади здания раскинулся обширный сад. Как и за всем остальным в приюте, за ним никто не ухаживал, но там еще росли какие-то цветы, и газон радовал глаз сочной зеленью. В саду стояло несколько скамеек. Дэниел сидел на одной из них, когда Одри и мать настоятельница приблизились к нему.

— Здравствуй, Дэниел, — поздоровалась с ним монахиня.

— Привет!

Он выглядел довольным. В лучах осеннего солнца его кожа приобрела розоватый оттенок.

— У тебя были кошмары этой ночью?

Вопрос монахини заставил Дэниела помрачнеть. Из груди вырвался кашель. Сильные и частые приступы кашля мучили старика после самого пожара. Наконец откашлявшись, Дэниел молчал, прижимая к себе драгоценный цветочный горшок.

— Хочешь полить свое растение?

На этот раз говорила Одри. Миллиона литров воды и самых лучших в мире удобрений не хватило бы, чтобы оживить этот высохший стебель, но Дэниел, услышав предложение, просиял:

— Да. Моя роза… Ее нужно полить.

— Ах, так это роза?..

— Оставляю вас, — прошептала монахиня, увидев, что психиатр уже принялась за работу.

— Эта роза самая… красивая… в мире.

— Конечно. Меня зовут Одри. А тебя — Дэниел, не так ли?

— Да. Моей розе нужна… вода.

Одри оглянулась вокруг. Она знала, что где-то рядом валяется шланг для поливки сада.

— Тебе нравятся цветы, правда? В твоих снах есть цветы, Дэниел?

Садовник снова стал очень серьезным. Одри решила, что он не ответит и на этот вопрос, но вдруг он сказал:

— Уже нет… Они все мертвы.

Франция. За два года до этого

— Как бы мне хотелось избавиться от этих видений, навсегда стереть их из памяти, но не могу. Каждую ночь они возвращаются ко мне.

Отец Альберт Клоистер прибыл в Париж тем же вечером в поисках важной информации для исследования. Сейчас, включив диктофон, он прослушивал запись беседы с одной престарелой дамой из парижского высшего света. Дама была ревностной католичкой. И лишь поэтому она после долгих колебаний согласилась дать интервью. Когда происходит трагедия, последнее, чего хочется, — это вспоминать о ней.

— Да, святой отец, сначала я испытала приятное чувство. Чувство покоя, я бы так сказала. Я парила как бесплотное существо, приближаясь к белому свету, который, кажется, притягивал меня магнитом. Я летела на этот свет, и сердце мое переполнялось радостью. Смерть не пугала меня.

Старуха в инвалидном кресле замолчала. Ее лицо исказилось от боли. Одна из ее внучек — она не оставляла бабушку ни на минуту — закончила разливать кофе и подала ей чашку. Та дрожащими руками поднесла дымящуюся жидкость к губам, зажмурила глаза, сделала глоток… Вновь открыла глаза, в которых плескалась бездонная грусть:

— Но я увидела и то, что находилось по ту сторону света. Я увидела что-то еще. И признаюсь, такого я не ожидала… Мне трудно подобрать слова, но… Это было высшее зло…. Если я и согласилась на это интервью, то только потому, что…

— Мне это известно, мадам, — перебил ее Клоистер. — От имени епископа и моей конгрегации приношу вам благодарность за бесценные сведения. Но сейчас я прошу вас, несмотря на всю боль, которую вызывают у вас эти видения, вспомнить все, что только возможно. Это очень важно.

Старуха молчала. Лучи заходящего солнца проникали в просторную гостиную, скользя по красному дереву шкафов и комодов, множась в позолоченных рамах, взвивая в воздух тысячи мельчайших пылинок.

— Такого, святой отец, я не пожелала бы и врагу… Свет разрастался по мере того, как я приближалась к нему. Сначала я не осознавала, но потом поняла, что далекие звуки напоминали жалобы. Да, это были жалобы отчаявшихся. С каждым разом я слышала их все отчетливее. Свет начал меркнуть, ослабевать, до тех пор пока почти не погас. Понемногу он приобрел желтоватый, а потом и красноватый оттенок. И уже в этом красном, почти багровом свете у порога двери, из которой он струился, я наблюдала, как в бездонную пропасть толкают чистые души. Они падали в колодец страдания и отчаяния. Мой дух воочию увидел вечный ужас, на который они были обречены. И тут мне стало страшно…

По морщинистым щекам женщины потекли слезы. Внучка, сидевшая рядом, положила руки ей на плечи. Придя в себя, старуха продолжила:

— Я читала, что такое случалось и с другими. Что иногда люди, перешагнувшие границу смерти, но сумевшие вернуться обратно, видят скрытое от нас на этом свете…

— То, что произошло с вами, когда вы находились в коме, — уникально. Такие случаи до сих пор не были известны Церкви, — благочестиво солгал отец Клоистер, доставая из портфеля листы больничных отчетов.