— Не-е-е-ет!

Этот вопль разнесся по всему отделению, а в центральном управлении взорвалась сирена пульта контроля. Не прошло и десяти секунд, как в палату вбежали врач и две медицинские сестры. Сердечный монитор отмечал триста пятнадцать ударов в минуту.

— У него сейчас разорвется сердце! — крикнул врач. — Полмиллиграмма эсмолола на килограмм! Быстро! И выключите кто-нибудь эту сирену!

Бостон

— Здравствуй, Дэниел.

Старый садовник ничего не ответил матери настоятельнице. Он не повернулся к двери, когда она вошла в комнату, и даже не зажмурился, когда монахиня распахнула занавески, чтобы впустить в палату немного света. Дэниел продолжал сидеть на краю кровати с совершенно потерянным видом. Так прошел весь день после того, как его выписали из больницы. Опасность миновала, хотя последствия пожара давали о себе знать. Сестры определили Дэниела в приют для нищих стариков в Бостоне, который находился под опекой монастыря. Других вариантов не было.

При виде отрешенного, безразличного ко всему Дэниела сердца монахинь сжимались от жалости. Конечно, такое состояние старика могли вызвать транквилизаторы, которые он принимал, но все знали, что дело не только в них… После пожара Дэниела мучили ночные кошмары. Старик никому не рассказывал о них, но монахини слышали его стоны, и часто одна из сестер обнаруживала его в поздний час с выпученными от страха глазами, захлебывающегося в истерическом крике и бормочущего непонятные слова. С каждым днем Дэниелу становилось все хуже. Местный врач уже и не знал, что делать. Он продолжал выписывать старику транквилизаторы, но те лишь усугубляли его и без того плачевное состояние и были совершенно бессильны против кошмаров.

Однако больше всего Дэниел страдал по розе, сгинувшей во время пожара. Когда-то он принес ее в монастырь. Монахини так и не узнали, где он ее достал, но с тех пор Дэниел привязался к ней, как к самому близкому существу. И он не сомневался в том, что это именно роза, хотя с тем же успехом речь могла идти и о любом другом растении.

— Так больше не может продолжаться! — воскликнула мать настоятельница, глядя на потерянное лицо старого садовника. — Нужно немедленно позвонить доктору Барретт.

Монахиня была настроена решительно. Бедный Дэниел… Впрочем, она знала, чем поднять ему настроение…

Негромкий стук в дверь оторвал монахиню от ее мыслей.

— Войдите.

— Э-э-э… Здравствуйте.

Монахиня взглянула на вошедшего и спросила:

— Вы мистер Нолан?

— Да, это я. Джозеф Нолан.

— Рада с вами познакомиться. Мы разговаривали с вами по телефону сегодня утром. Я только что подумала о вас. Странно, вам не кажется?.. Но что же вы стоите? Проходите, — торопливо добавила она еще до того, как пожарный смог ей ответить. — Вы принесли ее?

— Да.

Джозефу было не так-то просто найти Дэниела. Он потратил на это целую неделю, организовал два ужина, не говоря уже о походе в кино с малознакомой девушкой и экскурсии двадцати детей в его пожарную команду. Хотя он хотел вернуться в больницу раньше, он не сделал этого ни на следующий день после своего единственного визита к Дэниелу, ни в остальные дни, которые тот провел в интенсивной терапии. Когда Джозеф набрался наконец храбрости, чтобы снова приехать в больницу, Дэниела уже выписали, и никто не хотел говорить пожарному, куда отправили старика. Ужины и посещение кинотеатра с сотрудницей больничной администрации были платой за адрес приюта — грязный трюк, пусть и совершенный из благих намерений. Ну а экскурсия в пожарное управление Бостона стала дополнительным подарком для племянника девушки и его дружков-акселератов, сущих исчадий ада.

— Дэниел, посмотри, что принес тебе мистер Джозеф Нолан. Это твоя роза!

— Моя… роза? — переспросил Дэниел, бросив удивленный взгляд на Джозефа. — Моя… роза!

— Я нашел ее в развалинах твоего сарая, — пробормотал пожарный, немного оробев. — Ты оказался прав, Дэниел. Она была там.

Хандра Дэниела мигом улетучилась. Он с неожиданной быстротой спрыгнул с кровати, заключив в объятия и Джозефа, и цветочный горшок, который тот держал в руках.

— Что нужно сказать, Дэниел?

— Спасибо, Джо… зеф.

Лицо пожарного расплылось о широкой улыбке, когда он услышал, как Дэниел произнес, пусть и неуверенно, его имя.

— Не стоит. Для начала отпусти меня, пока ты не переломал мне все кости… Кроме того, мне пора. Моя смена начинается через полчаса. Но я еще приду. Договорились, Дэниел?

Тот не ответил. Он поставил цветочный горшок на подоконник и зачарованно смотрел на него. Джозеф и монахиня оставили Дэниела одного. В коридоре мать настоятельница взяла пожарного за руку:

— Приходите, когда захотите. Вы хороший человек, Джозеф.

Ему было странно слышать это от монахини. Он флиртовал с бедной девушкой, которой никогда не позвонит. Он использовал ее, чтобы вытянуть необходимую ему информацию. И его называют «хорошим человеком»!

— Внешний вид обманчив, сестра.

Доктора Одри Барретт можно было бы назвать привлекательной женщиной, если бы она не делала все возможное, чтобы доказать обратное. Одевалась она скромно, почти по-мужски, волосы собирала в простую косичку. Зеленые глаза, большие и выразительные, могли свести с ума любого мужчину, но в них не ощущалось ничего, кроме грусти. В свои тридцать шесть она добилась признания в среде коллег-психиатров. Степень лиценциата[2]Гарвардского университета, потом докторская степень, различные курсы и многолетняя практика. Она была хорошим специалистом и знала себе цену. Поэтому Одри никогда не смущали баснословные суммы ее гонорара. Пациенты доктора Барретт — в большинстве своем люди состоятельные, с положением в обществе — могли себе это позволить. Кроме того, она полагала, что против единственной болезни, которой страдало большинство этих людей — эгоцентризма, — психиатрия бессильна.

Но в монастырском приюте не было миллионеров. Те, кто обрел там заботу монахинь, много лет прозябали среди мусорных баков, грязных картонных ящиков, пустых бутылок из-под дешевого виски и стульев, прожженных сигаретами. Каждый раз, когда постояльцы дочерей милосердия нуждались в услугах психиатра, Одри приезжала в приют. Она старалась сделать все, что было в ее силах, чтобы помочь старикам, и не брала за это ни единого цента.

Накануне Одри позвонила мать настоятельница. Монахиня подробно описала ситуацию, беспокоившую ее: Дэниел, слабоумный старик, всю жизнь проработавший садовником в монастыре ордена, видел, как сгорел его дом, и сам едва не погиб, серьезно повредив легкие. С тех пор старика каждую ночь мучают кошмары. Случай не показался доктору Барретт ни сложным, ни интересным. В домах престарелых такое происходило постоянно. Одри не составило труда набросать примерный диагноз: бессонница и приступы меланхолии вызваны посттравматическим стрессом и усилены слабоумием пациента. Психиатр решила, что нет необходимости встречаться с больным, но мать настоятельница добилась своего. И вечером Одри направилась в приют, обветшавшее здание, завещанное церковному приходу каким-то благодетелем. Электропроводка прогнила, мебель казалась такой же дряхлой, как и сами старики, ютившиеся в тесных комнатушках, стены, покрытые плесенью, нуждались в хорошем ремонте, а о канализации лучше было и не вспоминать. Визиты в приют всегда вызывали у Одри смешанное чувство жалости и удовлетворения. Ее удручала немощь стариков и убожество здания, но в то же время ей правилось хоть чем-то помогать обитателям приюта.