соседок, а с ними увидел и самого Астемира и молодого его племянника Эльдара, славящегося необыкновенной силой.

Хаджи, полный решимости, преградил путь:

— И наяву и во сне я предам аллаха, если впущу вас в свой дом!

— Инус, — сказал Астемир, — не чини насилия над беспомощной женщиной. За ее жизнь ты ответишь…

— Отступи, жалкий сын индюшатницы!

— Пусти!

— Не пущу!

— Пусти, хаджи, не испытывай терпения!

— Нет!

До них донеслись стоны больной.

— Она умирает! — воскликнула Думасара.

Астемир решительно отстранил хаджи, велел Эльдару держать его, а сам, вынув кинжал, направился к больной. Ему показалось, что он вступил в хлев — такой смрад стоял в полутемной комнате. Слышались прерывистое дыхание и хрип.

Астемир быстрыми и точными ударами разрезал ремни и начал отдирать присохшую к телу бычью кожу.

— Женщины, подойдите и сделайте остальное, — распорядился он, когда шкура соскользнула с постели на пол, а Узиза затихла.

Астемир вышел на крыльцо с кинжалом в одной руке, со шкурой, еще сохранившей формы человеческого тела, в другой. Увидев это, хаджи завопил с новой силой:

— Что сделал ты, презренный сын индюшатницы, потомок зазнайки?! Ты мне за все ответишь. Если ты не отдашь мне своего быка, я возьму у тебя твою душу!

Эльдар продолжал держать его.

— Отпусти, — велел Астемир.

Хаджи, обессиленный, опустился на крыльцо.

На порог вышли Думасара и старая нана. Они некоторое время стояли молча, как бы стараясь отдышаться на свежем воздухе после смрада полутемной комнаты, потом сказали:

— Она умерла. Помощь пришла слишком поздно.

Инус молчал и прислушивался. В доме было тихо — ни стонов, ни прерывистого дыхания. Думасара и старая нана заплакали.

— Это ты сделал меня вдовцом! — гневно крикнул хаджи Астемиру, пораженному не меньше других. — И возместишь мне кровью!.. Это ты дал восторжествовать над больной злому духу…

Вот еще одна причина ненависти Инуса Сучковатая Палка к дому Баташевых, потомкам своенравного зазнайки Айтека Баташева. Всегда и во всем эти строптивые Баташевы позволяли себе действовать не так, как нравилось сильным мира сего…

Ссора в день рождения Лю опять возбудила старую ненависть.

Хаджи думал: «Пусть лучше я провалюсь в огненные котлы ада, пусть аллах при этом не даст мне ни капли воды, но я не прощу сына индюшатницы…» И не соглашался на уговоры других правоверных кончить ссору полюбовно.

СУД СТАРЕЙШИН

В ближайшую после паводка пятницу небольшой двор перед мечетью заполнился раньше обычного часа дневного намаза. И сторонники оскорбленного хаджи и колеблющиеся с интересом ожидали обсуждения важного происшествия.

Река утихла, и правоверные не спеша и с удовольствием приступили к обряду омовения — день выдался жаркий.

— Э, коли уж это суждено, то собака достанет тебя и на верблюде, — начал знакомый нам Муса. — Каков негодник! Поднять руку на святого человека!

— На все воля аллаха, — сдержанно отвечали ему.

Под навесом у стены мечети, как всегда, уселись те, кому нравилось преждевременно войти в круг стариков и взвалить заботы по хозяйству на своих сыновей. Это была самая словоохотливая группа, здесь оживленно спорили, как следует поступить с объездчиком, посягнувшим на достоинство хаджи. Были тут, впрочем, и такие, которые симпатизировали смелому Астемиру и считали, что «сучковатый» хаджи наказан по заслугам.

Ждали виновника скандала.

Пока что в железных воротах показался пострадавший.

Правоверные всполошились, как будто перед ними явился сам пророк Магомет. Должно быть, не без умысла хаджи не позаботился отмыть пятна со своего голубого халата. Всем своим видом Инус изображал человека, несправедливо потерпевшего, нуждающегося в сочувствии и понимании.

— Где рана, которую нанес тебе этот негодяй? — подступил к нему лысый Батоко, неизменный подголосок Мусы.

— Что говорить о ране? Он вывалял в навозе священное одеяние, затоптал мой голубой халат в грязь, не боясь гнева аллаха.

— Ай-ай-ай! — подал голос сам Муса. — С таким негодяем грех жить в одном жемате. Не дай аллах быть погребенным с ним на одном кладбище!

— Еще бы! Это шайтан в образе объездчика, — охотно согласился пострадавший. — Кто поверит, что ему доступна священная чернота корана? Нет, он продал душу дьяволу и давно отрекся от корана.

— Верно говоришь, — подхватил Батоко.

Батоко слыл ученым человеком и надеялся при поддержке Мусы получить пост муллы. В Астемире Баташеве он подозревал соперника: несмотря ни на что, за Астемиром держалась слава весьма просвещенного мусульманина, хорошо толкующего самые трудные стихи корана. И, напротив, об Инусе-хаджи было известно, что, хотя он и выдает себя за строгого поборника корана, он неграмотен и плохо знает молитвы. Посмеиваясь, говорили даже, что во время молитвы хаджи лишь бессмысленно шевелит губами.

Раздался удар палкой в ворота, и показался мулла Саид.

Из-под серой черкески виднелся синий шелковый бешмет, пояс сверкал золочеными украшениями. Мулла продвигался с достоинством, приветственно кивал головою, придерживая при этом пышную бороду:

— Салям, почтенные!

— Салям, мулла, салям!

Правоверные двинулись за муллою.

Оглядевшись со ступенек, мулла произнес:

— Молюсь аллаху. Да не прогневается он на нас за то, что мы простираем к нему свои руки в чаянии отпущения грехов. Всевышний знает — вы неповинны в случившемся. И гнев аллаха да обратится на того, кто, поправши коран, поднял руку на человека, облаченного в святые одежды Магомета.

По толпе прошел ропот:

— Да согласится с тобой аллах… Истинно так…

— Почтенные мусульмане, вы умудрены долгою жизнью, — обратился мулла к старикам, — вам надлежит подумать, как поступить с вероотступником.

Старики не торопились высказать свое мнение, один хаджи Инус злобно затараторил:

— Отлучить его от мечети, — только это будет справедливо! Пусть его пятки не оскверняют дома аллаха. Пусть его руки не притронутся больше к священной черноте корана!

Как и следовало ожидать, Инуса поддержал Муса:

— Хаджи говорит верно. Если мы не отступимся от нечестивца, аллах отступится от нас.

Люди молчали, стоя под палящим солнцем, но хаджи не унимался:

— Тот, кто роет яму другому, пусть сам угодит туда.

— Аллах говорит устами хаджи. Лучше не скажешь! — подхватил Батоко.

Но кузнец Бот, всегда отличавшийся самостоятельностью суждений, заметил:

— От могилы никому не уйти, но не толкай в могилу соседа раньше времени.

— И это верно. Кто еще добавит своей мудрости, чтобы предостеречь нас от ошибки? — спросил мулла.

— Позволь сказать, — вперед вышел огнеусый старик Баляцо, как всегда подвижной, с задоринкой в глазах. — Объездчик Астемир доводится мне родственником, но я не хочу его защищать. Будет так, как порешат почтеннейшие… Вот что я думаю: отлучить человека от мечети нетрудно… не сыграем ли мы тем самым на руку шайтану, который попутал Астемира?

— Ему только и служить шайтану! — выкрикнул Муса. — С гяуром мы не хотим быть под