Заправляю автомобиль прямо с бензовоза и бегу в полк на вечернею поверку.

Строимся на плацу побатальонно. Командир полка проводит перекличку. Один военнообязанный, из ранее прибывших в полк, не в состоянии крикнуть «я». Его держат под руки двое других военнообязанных. Бедолага не рассчитал своих сил, перебрал дешевенькой горилки, которую гнали местные бабушки из прошлогоднего бурака (этим бураком не рекомендовалось кормить даже скот, но не пропадать же добру). В таком состоянии этот человек на вечерней поверке появляется во второй, или даже уже в третий раз. Командир полка дает указание писарю подготовить приказ об исключении его из списков части (позже этот человек будет всем рассказывать, как ему здорово повезло — сегодня он получает самое высокое «возмещение вреда здоровью», исчисленное из так называемого «условного заработка», как «находившемуся на ЧАЭС» менее одного полного календарного месяца).

По окончании поверки командир полка объявляет благодарность отдельным военнообязанным, как выезжавшим на Чернобыльскую АЭС, так и занятым на вспомогательных работах при войсковой части. Благодарность выносится не только в устной форме, но и вручается в виде красочной грамоты отпечатанной на качественной лощеной бумаге со звездой на лицевой стороне и общим видом Чернобыльской АЭС на развороте. Такую благодарность можно и в рамку вставить и на стену повесить. Но красивых, типографских грамот на всех не хватает. Поэтому большинству военнообязанных командир вручает «благодарность» в виде черно-белых открыток, заполненных от руки писарями. Куда девать такую «благодарность»? Показать кому и то стыдно.

Я не знаю ни одного человека, у которого к концу сборов не набралось хотя бы с пол десятка таких «благодарностей» — так, что писаря в штабе тоже без дела не сидели.

После объявления благодарностей командир полка зачитывает приказ на завтра о выделении людей на работы по дезактивации объектов Чернобыльской АЭС. Командир указывает номер машины, называет фамилию старшего машины и фамилию водителя. После этого командир зачитывает фамилии людей закрепленных за этой машиной. Услышав свою фамилию я уже больше не прислушиваюсь о чем говорит командир.

Команда.

— На пра-аво! Шагом марш!

Чтобы никто не забывал, что он находится в армии, каждый вечер строем маршируем по плацу. Проходя мимо трибуны командира переходим на строевой шаг.

Прошли не очень, командиру не понравилось. Идем на второй заход.

Строй в армии дело святое. В этот момент так не хватает песни, которую мы орали на строевых занятиях в нашем танковом полку.

Люблю я Маньку, эх, она каналья! Люблю я Маньку, и боле не кавы!

После прохождения второго круга расходимся по палаткам. 22 часа — отбой.

Привязываю к спинке кровати полотенце — это знак дневальному разбудить меня в 4 часа — то ли еще ночи, то ли уже утра.

8

В темноте, еще не до конца проснувшись, на ощупь бреду к умывальнику. Умывальник — это обычная водопроводная труба, лежащая на двух треногах. В трубу вварено полтора десятка краников.

Умывальник расположен в десяти шагах за палаткой, в лесочке на свежем воздухе под открытым небом. Совсем как в нашем летнем пионерском лагере, в котором однажды в детстве мне посчастливилось отдыхать. Умывальник на природе — это здорово. Плещу в лицо холодной водой — глаза, наконец, начинают разлипаться.

Облачившись в свою «защитную» робу со «свинцовой пропиткой», бегу в парк техники. Выезд на Чернобыльскую АЭС в 6 часов. За два часа мне надо успеть подготовить автомобиль к выезду — пройти предрейсовый медконтроль, выписать путевой лист и позавтракать.

Завожу автомобиль и подъезжаю к диспетчерской. Процедура медконтроля стандартная — медбрат измеряет артериальное давление, нюхает стакан, в который я предварительно дыхнул и просит зайти в медсанчасть сдать кровь на анализы. Писарь из штаба выписывает путевой лист: «Новая Радча — Диброво — ЧАЭС».

Выезжаю за шлагбаум и ставлю автомобиль в хвост колонны вытянувшейся вдоль дороги. После этого бегу обратно в полк и захожу в медсанчасть. Все направляемые на ЧАЭС уже сдали кровь — весь стол уставлен обезличенными пробирками с кровью. Медбрат берет кровь из вены и пробирка с моей кровью приобщается к общей куче — медбратья даже и не пытаются создавать видимость последующего исследования взятой на анализ крови. В отношении людей обреченных командованием на верную смерть в этом не было никакой необходимости.

* * *

После этого случая я уже ни разу не приходил в медсанчасть сдавать кровь «на анализы» — не было желания подыгрывать медбратьям в важности выполняемой ими работы, все в том же спектакле командования под названием: «Трогательная забота о здоровье людей, заведомо обреченных на верную смерть».

За весь период работ по ликвидации аварии на ЧАЭС не было выявлено ни одного случая понижения в крови военнообязанных уровня эритроцитов. И вовсе не потому, что кровь военнообязанных не подвергалась лабораторным исследованиям, а исключительно благодаря молитвам командования о здоровье людей, заведомо обреченных им на верную смерть.

В столовую успеваю одним из последних. Все направляемые на ЧАЭС уже позавтракали. На столе меня ожидает одинокая миска с остывшей кашей и неполная кружка чая. Съедаю ложку каши, запиваю тремя глотками чая и бегу обратно к своей машине.

В колонне, вытянувшейся вдоль дороги на сто метров полтора десятка машин. Возле каждой машины, во главе со старшими машин, повзводно, выстроились военнообязанные задействованные для выполнения работ на Чернобыльской АЭС. Подбегаю к своей машине и по уставу, прикладывая пальцы кисти правой руки к виску, здороваюсь с командиром.

— Здравия желаю товарищ капитан!

Командир протягивает мне руку, я отвечаю крепким рукопожатием и становлюсь в строй рядом с ним.

* * *

В армии за руку с солдатом рядового состава командир здоровается только со своим водителем. Думаю, что это нарушение воинской субординации вызвано нашим длительным общением тет-а-тет. За время длительного совместного нахождения в кабине автомобиля командир узнает своего водителя как личность. В свою очередь водитель в командире видит не просто командира, а обычного человека. Общение сближает нас. Я уже в