яблоки, груши, сливы, а внизу, у края дверцы, были вырезаны овощи; тяжелые дубовые стулья с кожаным сидением; два кресла, одно для бабуши, другое для почетного гостя; стол для закусок, другой стол, ломберный, для игры в карты; тяжелые портьеры, падающие до самого пола — такова была обстановка этой комнаты.

У каждого прибора налево от больших тарелок — глубокой для супа и мелкой, для жаркого, — стояла маленькая тарелочка для хлеба или пирожков. На нее обыкновенно к обеду клали салфетку в кольце. Мое кольцо с французской буквой «N» было красивого цвета слоновой кости, и буква горела на нем красной, как кровь, краской.

Кирочная улица, 52 / Таврическая улица, 15

В столовой висел портрет моей прабабки-цыганки, которую один из моих предков украл из табора за красоту. Живописец нарисовал ее с живыми, полными огня и ума, глазами. Они смотрели на зрителя в упор, и, главное, куда бы ты не уходил от портрета, глаза смотрели прямо на тебя. В раннем детстве я боялась этой женщины, а потом полюбила ее.

Хозяйкой в доме была бабушка Александра Саввишна Постольская, вдова генерала»[15].

Такими были вечера последнего дореволюционного года, проведенного 16-летней смолянкой Ниной Барсовой в огромной квартире бабушки-генеральши.

Юная, но уже имевшая независимый характер Нина, лишившаяся на время отца, отправленного в сумасшедший дом за нападение на великого князя Константина, к которому он приревновал свою жену, переехала с матерью и тремя сестрами в этот дом, где вместе с бабушкой жила и овдовевшая тетя Нины.

Элитный доходный дом находился по соседству с Мариинским институтом благородных девиц, и вся арендная плата шла в сотни учебных и благотворительных учреждений Ведомства императрицы Марии (жены Павла I, основавшей его еще в XVIII веке).

XX век, однако, перевернул и устройство дома, и жизни его обитателей.

«В 1918 году в Петрограде наступил голод. Кружилась голова, было трудно вставать по утрам. Мать решила отправить сестру Ольгу и меня под Казань в село Кукмор.

В самом начале лета мы вышли из дома, чтобы никогда больше не вернуться обратно. На каждой из нас был надет синий строгого, «английского» покроя костюм с белой кофточкой. В руках у каждой был небольшой чемоданчик желтой кожи, в котором лежало все самое необходимое: умывальные принадлежности, немного белья. Даже пальто мы не взяли с собой. Очень трудно было нести — ослабели.

В оставленной квартире плакали бабушка, тетя, мама. Было невыразимо трудно расставаться с родными. И, удивительное дело, совсем не жаль оставить хорошую, привычную, комфортабельную квартиру.

Наша бабушка Александра Саввишна, часто бывавшая за границей, привозила множество изящных вещей. Брат говорил, что, когда бабушка умрет, в квартире будут торчать одни ноги: все нырнут в ее сундуки, потому что бабушка никогда и ничего нам не дарила. Изредка она показывала нам свои сокровища и говорила:

— Вот, душенька, я умру, тогда вы все и поделите.

Кому это все досталось, я не знаю. Через несколько месяцев бабушка, тетя и мама приехали к нам, в Казань, и вся квартира со всеми вещами была брошена на произвол судьбы [16].

Что стало с квартирой, мы знаем — она была национализирована и переделана в коммуналку, а заграничные сокровища генеральши новые жильцы, скорее всего, продали на черном рынке. Не носить же в Гражданскую войну французские кружева, да и от голода спасаться надо. Александра Саввишна, последний столп дореволюционного быта семьи, проживет при новом строе еще несколько лет, а потомки ее пустятся в яркое, полное событиями плавание по волнам нестабильного нового мира и больше никогда не вернутся в Петербург.

Литература

Архитекторы-строители Санкт-Петербурга… СПб., 1996.

Барсова Н. Дневники // Семейный архив. (Рукописные дневники Нины Барсовой, крестницы Прасковьи Жандр, безвозмездно предоставлены хранящими их потомками.)

Собственная Его Императорского Величества канцелярия // ЭСБЕ. Т. 60. СПб., 1900.

Доходный дом Дурдина

(1894 г., архитектор П.И. Гилев; Кирочная ул., 12)

«…В эти зимние дни 1930 года начались в Ленинграде уплотнения жилплощади. Кончилась привольная, спокойная жизнь людей в своих квартирах. Заходили инспекторы, дворники и всякие представители с рулетками, лазали под кровати и диваны, скрупулезно измеряли площади жилых комнат.

У Татьяны Львовны созрел план: пожертвовать половиной квартиры… отделить каменной перегородкой три комнаты и огромную кухню, где можно соорудить санузел, а ей — оставить комнаты, выходящие на улицу, и проходную темную столовую, где за ее счет надо будет сложить плиту, поставить раковину, словом сделать кухню…

Помимо трех комнат, выходящих на Кирочную, была четвертая, выходящая во двор, большая квадратная комната, которая служила до недавнего времени как бы конторой супругу Татьяны Львовны, известному адвокату Николаю Борисовичу Полынову. У него работали два помощника, и комната до потолка была заставлена полками со сводами законов и прочими юридическими трудами»[17].

Кирочная улица, 12

Таким образом свою квартиру № 5 на втором этаже этого дома вынуждена была разделить 56-летняя писательница Татьяна Щепкина-Куперник, прожившая здесь с мужем и прислугой в 7-комнатной квартире 16 лет, а теперь поставленная под угрозу уплотнения. Боясь подселения «семьи милиционера с шестью ребятишками», предприимчивая дама стала искать соседей в свою новообразовавшуюся коммуналку среди знакомых.

Так в этом доме на Кирочной оказались еще не женатые и потому смущенные влюбленные — 27-летний историк Исаак (Изя) Троцкий, прозванный Дорианом Греем за златые кудри и удивительную красоту, и 31-летняя Людмила Эйзенгардт, недавно вернувшаяся в СССР из Парижа, оставив позади первый брак с театральным режиссером Миклашевским, веселую, но эмоционально истощающую интригами и супружескими изменами жизнь творческой богемы и безденежье эмигрантского быта. Надеясь начать новую